«А можно ли было остаться, не ехать в Германию?», – этот вопрос я задаю по очереди своим собеседникам. Ответ однозначен: «Нет, это было невозможно».
«Одна старая женщина, Вильгельмина бас (Wilhelmine Schonert) отказывалась ехать,– говорит тётя Роза Шлегель. Не немцы, а наш бургомистр, Иоганн Иордан с ней разговаривал: «Ты что, под коммунистами хочешь жить? Думаешь, они тебе простят, что ты немка?». Поехала и она».
Иоганн Кемпф (ему было тогда 11 лет, и звали его Hans) отвечает задумчиво: «Нам сказали: если вы не поедете, вас расстреляют русские или сошлют в Сибирь,– мы и поехали». Наиболее подробно на этот вопрос отвечает Гедвиг Гальблауб: «Можно ли было не ехать? Нельзя: расстреляли бы за невыполнение приказа. Если муж был русский, а жена – немка, то ещё была такая возможность. Эмма Гаусс, замужем за Сашей Курукиным, родила в пути ребёнка и вернулась назад. А если муж был немец, женщина носила немецкую фамилию, то отказаться она не могла . Вера Моисеенко, сестра Андрея, была замужем за Эмилем Кукенхаймером из Альт-Нассау. Его в 41 угнали в Трудармию, а она поехала вместе со всеми. Потом предупредила наших женщин и в первую ночёвку (в Кронсфельде) спряталась, осталась в деревне, а позже вернулась домой. Я помню, как мама об этом рассказывала, она никогда ничего от меня не скрывала. Отсутствие Веры прикрывали, поэтому ей удалось сбежать».
Из книг я теперь знаю, что приказ немецкого военного командования об эвакуации обсуждению не подлежал, за неповиновение грозил расстрел, и даже были такие случаи в немецких деревнях.
Российские немцы – народ, впитавший в себя лучшее из национальных характеров двух великих народов: немецкую порядочность, инициативность, трудолюбие, а также русскую открытость, дружелюбие и гостеприимность,– не принадлежали самим себе. Они стали заложниками в страшной борьбе двух могущественных противников. И немцы, и русские считали их своими, но не равными себе, поэтому никто не спрашивал их мнения, транспортируя сначала на Запад, а потом на Восток. Их гнал страх как перед теми, так и перед другими, но страх перед русскими был во много раз сильнее.
Даю слово непосредственным участникам событий. Роза Ивановна Шлегель: «Приказ об эва-куации – это был страшный удар для нас. Мы только-только, работая не покладая рук, убрали урожай , разделили его по семьям. И вдруг всё надо было оставлять и отправляться в чужие края. 24 часа нам дали на сборы. Погрузились на повозки, запрягли по 2 лошади, корову привязали сзади. У нас была хорошая красная корова по имени Молочанка, 24-27 литров молока давала, её мы взяли с собой. Феденька, Наташин сынок, был тогда маленький, два с половиной года. Без молока он бы в дороге пропал. А телёнок наш остался, привязанный. Не знаю, что с ним потом стало. В доме ещё оставались три немецких солдата, которые у нас квартировали. Они плакали, как дети, провожая нас, жалели, что нам приходится покидать родные края.
В путь отправились 15 сентября 1943 года. Шесть с половиной месяцев были в пути, около 4000 километров прошли и проехали.
Когда наш обоз поднялся на гору, в деревне умерла бабушка Пилипенко. Она сказала что-то вроде: «Раз наших немцев забирают, то я и жить больше не хочу»,– и умерла. Об этом рассказал Якоб Гальблауб, он посетил Вайнау в 70-х годах.
Хорошая такая была эта бабушка Пилипенко, ласковая, по головке погладит: «Дитятко ты моё, Розочка». Очень мы друг друга все любили. Нина Пилипенко была моя лучшая подружка. А мой братишка Эдуард обожал дядю Лёшу Пилипенко и его лошадей, вечно пропадал на конюшне.
Вёл наш обоз (Treck) бургомистр Иоганн Иордан. Подводы двигались цепочкой , одна за другой, самой первой шла повозка бургомистра. Старики и дети сидели на подводах, а молодые шли пешком. Обоз был очень длинный. По большим дорогам не ехали, а всё маленькими просёлочными. Однажды у нашей телеги отвалилось колесо. Все поехали дальше, а мы пошли просить помощи у коменданта той деревни, в которой это случилось. Он послал к нам кузнецов, колесо починили, телегу с нагруженным добром приподняли и надели колесо. Наши нас подождали, и мы догнали обоз.
Так ехали мы где-то 2-2,5 месяца. Приехали под Винницу, там оставались несколько дней. Коров пришлось продать за бесценок, такая дорога была им непосильна. Наша Молочанка к тому времени не могла ходить: копыта у неё раздулись, и рот кровоточил. В Каменец-Подольской области мы ещё раз отдыхали, там мы были ещё все вместе. Потом разделились на 2 группы: слишком большой обоз был недостаточно мобильным. В районе Южного Буга досталось нам особенно тяжело: гористая местность, грязь такая, что подошвы отрывались, к тому же наступили холода».
Попытаемся мы, живущие сегодня в квартирах с центральным отоплением, горячей водой из-под крана, полными холодильниками еды, стиральными машинками и ежедневным душем, – попробуем мы представить себе, что это было за путешествие. День изо дня, неделю за неделей пешком, рядом с подводой, в дождь и снег, и негде высушить одежду, и помыться, и вечный голод. В повозках малые дети и больные, и беременные женщины, а мужиков почти нет, весь груз лег на плечи женщин и 15-18 летних мальчишек. Ночевали в повозках, те, кто помещались, но часто спали в деревенских сараях: сидели или лежали, прижавшись друг к другу, согреваясь теплом тел. Готовили еду и сушили одежду на кострах. Особенно большой проблемой был корм для скота. Где его было взять? Собирали солому на полях, обрывали ветки с деревьев. А лошади и коровы стали такими истощёнными, что на них смотреть было больно. Когда попытались коров продавать, местные жители их покупать не хотели: кожа да кости. Меняли их, говорит Элла Ценер, на ведро яблок . И всё-таки, в условиях войны, надо сказать, организовано было их перемещение на удивление хорошо. Они не были брошены на произвол судьбы: бургомистр получал указания от военных властей о маршруте следования и местах ночёвок, местные власти обеспечивали их по возможности провизией. До самой Польши провожал их конный эскадрон Reiterschwadron. Он был всё время неподалёку, перемещался параллельно, по-видимому, охраняя сразу несколько таких обозов. Серьёзных нападений на обоз, правда, не было. Один только раз, по воспоминаниям Гедвиг Гальблауб, где-то на третий день пути, ещё до Баштанки, они встретили партизан. Был поздний вечер, лошади уже были распряжены, а люди сидели у костров и готовили еду. Вооружённые мужчины подошли к крайнему костру, где расположилась семья Иоганна Гальблауба, и стали требовать еды. Вдруг они узнали друг друга: это были мужики из соседней украинской деревни Богдановка. «Ничего они нам не сделали,– говорит Гедвиг. – Наоборот, плакали, и обнимались, вспоминая родные места и мирную жизнь. Свои – есть свои!».
Конечно, они были накормлены, получили хлеба и продуктов и через час снова ушли в темноту, откуда и пришли.
Благодаря хорошей (немецкой!) организации, во время этого тяжёлого похода до самого Вартегау не умер ни один вайнауский ребёнок. Смерть начала собирать свою дань среди стариков: Элизабет Кунов, бабушка Герберта, умерла в местечке Петриковцы в Западной Украине. За три дня до смерти она позвала своего старшего сына Пауля и попросила его записать с её слов родословную семьи, сказав: «Es kommt die Zeit, ihr werdet alle zuruck nach Deutschland, und dann werdet ihr diese Daten brauchen. (Придёт время, вы все вернётесь в Германию, и тогда вам понадобятся эти данные)». Я знаю о смерти в Польше стариков Якоба Иордана, Люпп-бас, Андреаса Кемпфа, а также двух детей: годовалого Христиана, сына Хуго Гальблауба и Сельмы Биттнер, и рождённой в пути маленькой Ирмы Майсак.»
Иван Иванович Ценер называет ещё один город, через который проходил обоз: Проскуров. Оказывается, так до 1954 года назывался город Хмельницкий. Несколько западнее Проскурова, недалеко от города Волочинск, находится станция Петриковцы, конечный пункт «обозного» путешествия вайнауцев, куда они прибыли в декабре 1943 года.
«На подводах доехали до железнодорожной станции Петрикивци, где мы остановились на зимовку, – говорит тётя Роза. Разместились по домам, и два самых холодных месяца мы там провели. Хозяева нам попались хорошие, польская семья Якубович, они нам комнату освободили, кормили нас. В соседних домах жили наши односельчане. Партизаны там были, но вреда особого никому не делали. Приходили покушать, да набрать продуктов. А наш хозяин их домой не пускал, говорил про нас: «Оставьте их в покое. Они мирные люди и уже достаточно наказаны судьбой».
В селе Petrokowzy, так записано это название в Einburgerungsurkunde, родилась в декабре 1943 года Ирма, дочь Берты Девальд и Петра Майсака.
О зимовке в Петриковцах рассказывает Гедвиг Гальблауб: «Хорошо мы там жили, в гости друг к другу ходили, даже танцы устраивали. У Крумме Коли была с собой гармонь. Однако много неприятностей доставляли нам партизаны.
Как-то они пришли к нам в дом. Поздно вечером стучат в дверь. Входят трое солдат в немецкой форме. «Guten Tag».– «Guten Tag». «Как с Вами хозяин обращается?». Говорят по-немецки, мы думали – немцы, мама начала хозяина хвалить. Они спросили, где он – мы показали на соседнюю комнату. Зашли наши «немцы» туда, двери закрыли, стали с хозяином выпивать, перешли на русский, а потом и вовсе песни про Сталина запели. Мама говорит: «Это не немцы, это партизаны. Тушите свет, все в кровати, спим». Мама беспокоилась, прежде всего, за меня. Мне было 16 лет, кто знает, что взбредёт в голову пьяным мужикам. Но никто нас не тронул, они ушли через другую дверь. А утром хозяин обнаружил, что у него кур да петухов поворовали, головы им открутили и унесли».
И опять тётя Роза: «В Петрикивцах мы сдали лошадей под расписку, что в Германии они будут нам возвращены. В феврале 1944 года нас повезли дальше на поезде. Ой, что это был за поезд: он был весь полон вшей. Пока мы доехали за 1,5 суток, тоже завшивели. Только мальчишки, Эдуард с Виктором, не захотели набираться вшей и ехали на открытой платформе. По приезде в польский город Пабияниц нас сразу отправили на дезинфекцию: мужчин отдельно, женщин отдельно. Нашу одежду прожаривали, а нас мыли и обрабатывали головы. В этом городе умер старик Якоб Иордан в январе 1944.
До Рогазена, недалеко от города Позен (сейчас польский город Познань) наша группа доехала вся целиком. Поселились сначала в школе. Оттуда нас распределяли на работу и жительство по разным деревням, но недалеко друг от друга.»
О том же времени – Гедвиг Гальблауб: «В феврале 1944 пришёл приказ двигаться дальше. Лошадей мы сдали военным властям под расписку. Посадили нас на поезд, повезли в Вартегау, округ Литцманштадт, город Пабиянице. Там нас купали, вшей выжаривали, называлось это «Durch Schleuse gehen». Оттуда – в Рогазен (в сегодняшней Польше – Rogozno), в 50 км от Позен. Там мы жили, работали, кто, где может. 30 марта 1944 года были назначены всем места, кому, где жить и работать. Нам достался посёлок Lippe, округ Obоrnik. С нами были тётя Эмма Ценер с дочерью Луизой, дед Фридрих Люпп и Гильда Руф. Помню, что приехали мы туда 2 апреля, а 3 апреля мой тринадцатилетний брат Бруно привёл целую ватагу своих новых друзей, и они поздравляли меня с днём рождения. Бруно у нас был очень шустрый и общительный мальчик, везде поспевал. Неподалёку от нас находилось село Ritschenwalde,– там жили несколько семей вайнауцев,– и хутор Ruschhof, где тоже жили наши: дядя Эмиль Шлегель с семьёй и тётя Аугуста Биттнер с дочерью Сельмой. В Рушгофе летом 1944 заболел и умер маленький Христиан, сын Сельмы и Хуго Гальблауба, мы были на похоронах. В Липпэ мои братья учились в школе, мама работала портнихой, а мне бургомистр сказал, чтобы сидела дома и присматривала за братьями. А мне очень хотелось поехать учиться на медсестру, как Роза Шлегель, Паула Руф, Элла Ценер и другие наши девчата. Мама не хотела меня отпускать. «Успеешь,– говорит,– ещё выучиться». А вот и не успела. Вывезли в Новосибирск, в свинарник отправили работать, так что ничему я больше не научилась».
На нескольких чудом сохранившихся фотографиях из Рогазена запечатлены счастливые лица в основном детей, чистеньких, нарядных, накормленных. Вайнауцы всё ещё были вместе, хоть и далеко не в полном составе, они надеялись, что трудности позади, а впереди новая спокойная жизнь. Здесь, в Рогазене, ещё существовало вайнауское сельское сообщество (Gemeinde Weinau). Отсюда пути их расходятся. В дальнейшем центробежные силы понесут их со страшной мощью в разные стороны, а они будут всю жизнь пытаться им противостоять, рваться навстречу друг другу, искать, находить и снова расставаться. До самых 60-х, когда на бесконечных просторах Советского Союза возникнут сразу несколько «маленьких Вайнау», в которых соберутся оставшиеся в живых вайнауцы.
В Польше вайнауцы столкнулись с очередной проблемой: страшной ненавистью поляков к немцам. Ни в чём не повинных российских немцев поляки отождествляли с оккупантами и не упускали возможности отыграться на них за все пережитые страхи и унижения. Появиться на улице в одиночку означало подвергнуть себя риску быть избитым, искалеченным или даже убитым. Такое несчастье произошло с дядей Герберта, Паулем Куновым. Избитый дополусмерти в Польше, он так и не смог оправиться от побоев и умер уже в 1947 году, после «возвращения на родину».
Первое время в Вартегау, как уже говорила Роза Ивановна Шлегель (Кибке), вайнауцы жили неподалёку друг от друга, все – в округе Оборник, в основном на больших крестьянских дворах (Bauernhof), работали в сельском хозяйстве, выполняя привычную работу, часто навещали друг друга.
В группе, поселившейся на хуторе Ullenhof, было семь семей, в основном родственники (в Вайнау все были родственники), рассказал Иван Иванович Ценер, Johann der Rote: «Нас перевезли в село Gramsdorf, а там разделили на группы, в каждой несколько семей, и назначили места жительства и работы. Родственники пытались вместе попасть, в одну группу. Семь семей было в нашей группе, все с детьми: Кемпф Оскар с Лили (Ценер), Пальмтаг Курт с Лили (Ванзидлер), Ванзидлер Густав с Ниной (Ценер) и матерью Эмилией, Шлегель Христиан (Lange Christian) с женой Кэтэ, Гальблауб Aльберт с Агатой (Рамм), мой брат Ценер Фридрих с женой Милей (Рамм) и мой отец Иоганн с матерью и со мной. Поселили нас всех вместе в большом бараке на хуторе (Guthof Ullenhof), мы работали у богатого бауэра. Недалеко от нас, километрах в двух-трёх, было село Ritschenwalde, где жили ещё несколько наших семей: Пальмтаг Фритц с Машей (Ценер), Гаусс Христиан с матерью Софией, Гальблауб Якоб с Евгенией (Гаусс), Гальблауб тётя Эмма с Эльвирой Шелль и другие.
Это было относительно большое село или даже город, туда мы ходили за карточками, по которым нам выдавали хлеб, мясо и другие продукты. Мой брат Готтлиб служил в немецкой армии. Мы сообщили ему о нашем местонахождении, и он приехал к нам в отпуск. Семнадцатого мая 1944 года мы отпраздновали его день рождения, ему исполнилось 23 года, и он уехал. Больше мы его не видели: в конце войны русские взяли его в плен, вывезли в Казахстан, в лагерь, где он погиб от голода (есть архивная справка).
В сентябре 1944 года умер мой отец, Иоганн Ценер. Он работал в жару, распарился, выпил холодного пива или воды, получил заворот кишок. Нужна была операция, но её не сделали, и он умер в муках, ему было 58 лет». На одном из богатых хуторов оказалась семья Пауля Хюбнера. Из тех, кто был с ними, он помнит следующих: Шенерт Эмиль, Ганш Герхард , Ценер Аманда с дочерьми (Ирма и Элла). За семьёй Розы Шлегель в Рогазене тоже однажды пришёл человек: «У него была своя фабрика керамики в Познани, и он искал себе помощников по хозяйству. Выбрал нашу семью: мама, Наташа с Феденькой, я и младший братишка Эдуард поехали с ним.
Мы поселились у него в доме за городом, на хуторе Seefelde, где у него был большой дом, сад, рядом прекрасное озеро с кувшинками. Там было очень красиво».
Летом 1944 года всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет забрали в немецкую армию. Род войск определялся в зависимости от роста: все, кто был выше 165 см попадали в Ваффен СС, а кто ниже – в Вермахт. 27 июня 1944 года Паулю Хюбнеру исполнилось 17 лет, а 1 июля его забрали в немецкую армию, Ваффен СС.
В тот же день получил повестку в армию 20-летний Иван Ценер (der Rote), а 7 июля забрали его брата Фридриха Ценера, Курта Пальмтага, Густава Ванзидлера. Фридрих погиб в 1944 году, в бою в Югославии его разорвало снарядом.
Несколько позже, осенью 44, забрали в Вермахт Артура Ценера. «Тогда уже всех забирали,–
говорит он,– лишь бы на ногах стоял человек».
Совсем молодых парнишек, 14-16 лет забирали в Гитлерюгенд, а девушек отправляли учиться на медсестёр. Даю слово свидетелям. Роза Шлегель: «Меня почти сразу отправили учиться на медсестру, а младшего брата Эдуарда забрали в Гитлерюгенд.
Сначала он был от нас недалеко, потом их перевели вглубь страны. Мама, когда видела марширующих молодых людей, останавливалась и говорила: «Может, мой сыночек среди них?» Но больше ей его не суждено было увидеть, как и старшего сына, Христиана. Христиан ушёл в 1939 служить в РККА – Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, должен был уже демобилизоваться, когда началась война. Вскоре после начала войны, 9 июля 1941 года попал в плен к немцам, они взяли его к себе в качестве переводчика, и после войны он остался в Германии. Мы встретились с братьями, когда приехали в 1990 году в Германию, а мама до этого счастливого дня не дожила. Я окончила курсы медсестёр в январе 1945 года , сдала на отлично экзамены, получила удостоверение, приехала к семье на каникулы. А фронт уже был близко. К нам пришла хозяйка-полячка и говорит: «Frau Schlegel, Sie mussen dringend weiterfahren. Die Russen kommen. Alle Deutsche sind schon weg von hier». Снова ехать. А на чём мы поедем? У нас никакого транспорта не было. Мы с сестрой перешли по льду озера в город Познань к коменданту. Он послал машину на хутор, маму с Феденькой привезли. Нам выделили подводу, мы опять погрузили вещи: одеяла, корм для лошадей. Поехали через деревню, где недавно жила мамина сестра Евгения, в надежде их застать. Но их уже там не было, они уехали дальше.
Что творилось вокруг, ты себе не представляешь. Люди не знали куда бежать. Передвигались, кто, как мог, лишь бы подальше. Подвод на дорогах было столько, что не проехать. Да ещё военные всё время сгоняли с дороги, когда проезжали танки или шли пехотинцы. Днём мы ехали, на ночь останавливались, кормили лошадей, кушали сами. Вдоль дороги были организованы кухни, чтобы кормить людей. Любому, кто подходил, давали еду, хоть немцу, хоть поляку.
23-24 января мы подъехали к реке Одер, нам надо было переправиться через реку по льду. Мы переехали, а в одном месте лёд у берега проломился и много телег с людьми – там и дети были – утонули. Мы это видели.
Приехали в Берлин, отправились в контору. Бургомистр позвонил одной женщине, хозяйке
большого крестьянского хозяйства (Bauernhof):
– Eine Schwarzmeerdeutschefamilie kommt zu euch. (К вам приедет семья черноморских немцев).
– Schwarzmeerdeutsche? Was sind das fur Leute? (Черноморские немцы? Это что за люди?)
Да, нас тогда так называли: Schwarzmeerdeutsche, а не Russlanddeutsche, как сейчас.
8 февраля мы уже были в деревне Stebenez в 120 километрах от Берлина, Kreis Ost-Prigniz. Это опять был большой хутор, со всех сторон окружённый лесами. Хозяйка (муж был на фронте) сначала не хотела нас принимать, даже плакала, а потом мы с ней очень подружились, выполняли привычную работу по хозяйству и были вполне довольны тем, что имеем, и благодарны хозяйке за кров над головой.
А между тем приближался фронт, немцы отступали. Однажды в апреле на хутор пришли несколько немецких солдат, голодных, измученных, расположились на ночлег на сеновале. Два молодых солдатика, лет по 16 -17 зашли на кухню, сели на пол и тут же уснули. Мы так плакали, на них глядя: «Вот так и наш где-то перебивается».
Потом кто-то прибежал, предупредил немецких солдат: «Die Russen kommen. Ihr musst weg». Наша хозяйка принесла брюки своего мужа, мы с Наташей отдали свои самосвязанные свитера, ребята переоделись и убежали в лес. Ближе к утру приехали на мотоцикле два русских солдата-разведчика, тоже грязные и измученные. Мама вышла, с ними поговорила: опять пригодился её хороший русский язык и умение убеждать. Завела их на кухню, они сели за стол. Один воткнул нож посередине стола: «Кушать давай, хозяйка!» Ничего они нам плохого не сделали, уехали дальше. В эти дни к нам заезжал по пути на Запад Эмиль Кефер с семьёй. Они уговаривали нас поехать с ними, чтобы не попасть к русским. Но мама отказалась, потому что хотела быть вместе со своими родственниками. Через несколько дней мы покинули хутор и переехали в другую деревню, к маминой старшей сестре Евгении Гаусс, где жили также обе её дочери: Евгения и Эльза, с маленькими детьми и тётя София Гаусс.
Потом пришли русские. Это было страшное время. Мы 2 месяца прятались по подвалам, они насиловали всех женщин подряд, пока не вышел приказ Сталина о расстреле за это, тогда всё успокоилось».
Мои собеседники немногословны, они описывают события без особых эмоций, без подробностей, но по тем нескольким фразам, что сказал каждый из них, я понимаю, я чувствую, каким страшным временем был приход в Германию победителей. Они нахлынули, как орды кочевников: дикие, пьяные от вседозволенности и немеренного количества спиртного, почти не управляемые, и обрушили на мирное население всю злобу, ярость, копимую в течение войны (или всей жизни?). Они считали женщин своей законной добычей, и даже командиры не всегда могли остановить этот страшный разгул стихий. Хотя, конечно, за месяцы победного пути по Германии отчасти поутихли жажда мести и ненависть к поверженному врагу, пик которых пришлось пережить на себе немцам Восточной Пруссии. Привожу материал из интернета.
«Когда в октябре 1944 г. на территорию Рейха вступили войска Красной Армии, начались грабежи, убийства и резня,– писал берлинский историк Йорг Фридрих,– так что даже у непристрастных наблюдателей создавалось впечатление, что это – древнемонгольские орды».
Убийства и резня как раз для Восточного фронта не были новостью. Ни один народ так не страдал от немецкой оккупации во время Второй мировой войны, как российский. И теперь Красная Армия доводила эту войну до ее нового, страшного апогея.
Метгетен, пригород Кенигсберга, был занят русскими 29 января 1945 г., но затем был отбит обратно немецкими войсками. Глазам немецких военных открылись такие картины, которые не могли возникнуть даже в больном воображении Иеронима Босха. На открытой площадке он увидел «двух девушек лет двадцати,– сообщал адъютант Карл Август Кнорр,– которых, видимо, привязали ногами к двум машинам, а затем разорвали на части». Из находившейся неподалеку виллы было вывезено «примерно 60 женщин, половина которых была близка к сумасшествию. Ими «пользовались» в среднем по 60-70 раз в день». В том же месте за домом капитан Вермахта Герман Зоммер обнаружил несколько обнаженных трупов женщин и детей. У детей был или проломлен череп, или их маленькие тела были многократно проколоты штыками.
За попытку защитить гражданское население от бесчинств соотечественников будущий правозащитник майор Лев Копелев заплатил 9 годами ГУЛАГа.
Как ранее бесчисленное множество российских городов, так теперь и город Эммануила Канта Кенигсберг превратился в руины. Пощажена была лишь могила философа. Говорят, что это было приказано лично Сталиным, который прочел где-то у Маркса и Энгельса, что Кант представлял собой довольно значительную величину. «Мы плывем посреди потока лавы, истекающей с какой-то злой звезды на землю,– описывал кенигсбергский врач изобретательность победителей. Они не щадят ни 80-летних женщин, ни находящихся в бессознательном состоянии. Одна из моих пациенток, раненная в голову, без сознания, была многократно изнасилована ими».
По данным исследователей в Германии было изнасиловано русскими солдатами 2 млн. женщин, из них только в Берлине – 100 000.
Нашим вайнауцам тоже довелось увидеть достаточно крови и насилия.
Рассказывает Гедвиг Гальблауб: «В Польше мы жили до февраля 1945, потом стали подходить русские, и нам снова приказали ехать дальше. Собирались в спешке, побросали вещи и даже фотографии со стены не сняли. Только на следующий день обнаружили , что других вайнауцев: тёти Эммы Ценер и старика Люппа с Гильдой Руф с нами уже нет. Ехали до Kreis Berlin, посёлок
Grossmandelburg.
Однажды Бруно прибежал домой и сказал, что видел тётю Беату и тётю Женю Шлегель. Мама пошла к ним, а они говорят: «Эмма, не выдавай нас. Мы возвращаться не хотим. Ты нас не знаешь, а мы – тебя». Так их русские и не выловили, им удалось выдать себя за румынских немок и остаться в Германии.
Через несколько дней мы попытались двинуться дальше, но наш бургомистр нас не повёл, сказал: «Всё равно русские догонят». Они уже в 40 километрах были. Вернулись мы в село, расселились по школам и квартирам.
В начале апреля русские заняли нашу деревню. Мы бы тоже не поехали назад, но нас выдал один немец, не наш, житомирский, Адам Тим.
Русские заходят: «Здрасьте!». Мама молчит. «Чего молчите? Вы же по-русски понимаете, мы знаем». Смотрим, а с ними этот Адам Тим. Тогда мама говорит: «Ну, здравствуйте».
Вместе с нами на квартире жила молодая полячка Лора Бенке с двухлетним сынишкой. Сол-даты велели ей идти с ними в соседний дом,– он был пустой, хозяев расстреляли , и солдаты устроили в нём притон,– а она упёрлась: «Не пойду». Один ей револьвер к виску приставил: «Застрелю», а она: «Стреляйте». Тогда они взяли её двухлетнего мальчонку и унесли с собой: сама, мол, побежит. А она, вот ведь храбрая была, говорит: «Пусть убьют его и меня, но я с ними не пойду». Мы все давай плакать: жалко ребёнка,– и хозяева, пожилые немцы, плачут с нами. Заходят два командира: «В чём дело? Почему плачете?». Мама им про мальчишку рассказала, они вышли, и через пять минут ребёнок был снова на месте. А нас солдаты больше не трогали. Ещё некоторое время продолжались насилие и грабежи, потом как-то всё поутихло.
За те месяцы, что мы жили при русских, солдаты научили моего 14-летнего братишку Бруно курить и выпивать, это его позже и погубило: спился он, рано умер, погиб от водки. Однажды они послали Бруно, чтобы он привёл к ним немецких женщин. Мама стала с ними ругаться, стыдить их, а они говорят: «Тебе не нравится, как мы обращаемся с твоим сыном? Так мы его вообще у тебя заберём». Мама говорит: «Я буду жаловаться вашему начальству ». А они: «Пока ты пожалуешься, его уже не будет ». Пошёл Бруно и передал женщинам приказ явиться. И они пошли, а что было делать: боялись же все».
Христиана Кемпфа забрали в армию, в железнодорожные войска, а семья его: Женя Кемпф с тремя сыновьями, никуда из Рогазена не выезжали, так и жили при железнодорожной станции, пока русские не подошли вплотную. Тогда ей пришлось спешно собирать детей и отправляться на вокзал. Мальчишки из Гитлерюгенд помогли им сесть буквально на последний поезд, отправляющийся на Запад. Высадились Женя с детьми в местечке Idelberg (Winsdorf) между Берлином и Потсдамом, ни друзей рядом не было, ни родственников. Женя нашла работу у бауэра, дети управлялись по дому. Русские пришли, стали собирать своих в лагеря. Женю выдала одна румынка. Но она сильно и не пряталась: надеялась, что муж её, Христиан, тоже попадёт в Россию, и они смогут там найти друг друга. Попали они в Архангельскую область, на лесоповал. Вместе с тётей Женей валить лес пришлось её 14-летнему сыну Гансу.
Старшая сестра Гильды Шлегель Аделя Кюблер с дочкой Гильдой (1931 года рождения) встретили приход русских в 170 км. западнее Берлина, в немецкой деревне Laaslich bei Perleberg. Вот что рассказывает Гильда: «Брат Герхард был с лета 1944 года в немецкой армии. Мы с мамой жили в деревне, работали у бауэра. Дом был на две семьи, в одной половине жили наши хозяева, старик со старухой, в другой – семья с двумя дочерьми лет по 20.
Нас поселили на втором этаже в маленькой комнатке, а в соседней комнате, побольше, жила женщина-румынка, – тоже беженка, как мы, – с шестью детьми, из которых младший был ещё грудной.
Когда русские подходить стали, мы решили ехать дальше, на ту сторону Эльбы. Но получилось так, что для нас места на телеге не хватило. Своих лошадей у нас не было, а возница, на лошадях которого мы приехали, взял на телегу вместо нас кого-то из своих знакомых.
На следующий день после их отъезда зашли русские. Мы спрятались в подвал дома, опасаясь перестрелки, но сопротивления не было, немцы покинули деревню раньше.
Сначала проехали всадники на конях, казаки, наверное. Потом танки прошли. И вот уже мы слышим, как русские по дому и двору ходят, часы требуют: «Ур, ур!» Пришёл к нам хозяин: «Выходите, а то они думают, здесь солдаты прячутся, грозят подвал гранатами закидать». Мы вышли, пошли наверх. Румынка говорит: «Я одна с детьми боюсь оставаться, я к вам в комнату перейду». Мама говорит: «Что ты, у нас места нет, совсем ведь комнатка маленькая ». «Ну, тогда вы ко мне переходите». Мы перешли к ней, разместились кое-как, кто на кроватях, кто на полу. Приходит ещё одна женщина, из дома напротив, местная немка с дочкой лет семи: «Я с вами буду жить, боюсь одна ». Только не помогло ей это. Стали русские солдаты к нам наведываться, то ночью, а то и днём, женщин себе выбирать.
Румынка, как услышит, что они идут, платок на себя навертит и ребёнка на руки схватит. Ребёнок орёт, надрывается, он её и спасал. И всё они эту немку с собой забирали.
Так продолжалось до тех пор, пока внизу в доме не поселился русский офицер. Взял он себе одну девчонку-соседку, лет двадцати. Стали они вместе жить, и безобразия прекратились, перестали солдаты к нам приходить.
Летом 45-го нас, украинских немцев переписали, и в сентябре 1945 перевезли в лагерь, а отту-да 29 декабря 1945 года, под Новый год привезли в город Асбест Свердловской области, где как раз стояли страшные морозы. Вот так моя юность и прошла – вся на колёсах».
Паулина Ценер, Кемпф Анюта и Кемпф Ксения , все с детьми, из Рогазена переехали в село Грамсдорф, оттуда их отправили в Ritschenwalde, где жила старшая дочь Паулины Нина (Ванзидлер) и другие вайнауцы.
Там приняли немецкое гражданство (Einburgerung) в марте 1944. Процедура принятия гражданства состояла в том, что сначала людей опрашивали и записывали все данные об их предках, с годами и местами рождения, после чего в специальной графе выставлялся «знак качества»: у огромного большинства наших вайнауцев – «100 % Deutsch». Новым гражданам выдавалось свидетельство о принятии гражданства, Einburgerungsurkunde, и на этом процедура заканчивалась. Позже все эти данные были собраны в Берлинском архиве, оттуда попали в Одесский, а мы сегодня, открыв страничку интернета
http://www.odessa3.org, можем найти там информацию о наших предках до 4 колена.
Но ведь не только «чистокровные» немцы были вывезены в Германию, а и многочисленные украинские жёны и мужья немцев. Одной из таких жён была Вера Руднева. Она родилась в 1918 году в украинской деревне Богдановка, а сейчас живёт в Чапаевке, в доме Савощенко, «на посёлке». В 1940 году Вера вышла замуж за Эдгара Гартвига и переехала в Дурлах. 2 мая 1941 года мужа забрали в Красную армию, а в июле родилась их дочь Зиночка, которую муж так и не увидел. В сентябре 1943 года Вере пришлось вместе со всеми выехать в Германию.
Вот её короткий рассказ: «Пришёл ко мне немецкий офицер и с ним наш староста Иордан. Говорят: «У тебя муж-немец. Будем тебя эвакуировать вместе со всеми».
В Польше стали нас проверять, кто есть кто. Немецкий офицер спрашивает, а Курт Пальмтаг, наш полицай, у него за спиной стоит.
– Ты коммунистка?
– Нет.
А Курт говорит:
– Она была кандидатом в партию.
Ну и всё: попала я в чёрные списки. Паспорт мне выдали , а там стоит: «Только для проживания в резервации». Проходит несколько месяцев, приходит офицер:
– Собирайтесь, я отвезу Вас в лагерь для перемещённых лиц в город Оборник. Я говорю: – А у меня ребёнок маленький, как с ней быть? Я без неё не поеду.
Он говорит:
Я должен поехать, узнать.
Приехал на следующий день:
– Жалко мне Вашу дочку. В лагерь мы Вас не отправим, но Вы будете работать. Работу я Вам уже подыскал.
Сказал он мне, куда приходить. Пришла я по этому адресу к хозяйке, она говорит:
– Оставайтесь, живите, будете присматривать за моими детьми, и Ваша девочка будет здесь же, при Вас.
Работала я у этих бауэров около полугода. 21 января 1945 года ночью приходит хозяйка:
– Будем эвакуироваться. Русские взяли Варшаву.
Я говорю:
– А мать моя (мать мужа) тоже здесь, недалеко живёт. Вы её возьмёте?
– Нет.
– Ну, так и я не поеду.
Потом всё-таки собрались, поехали. В феврале переезжали мост через Одер. Немецкие солдаты кричат: «Быстрей, быстрей, будем мины закладывать».
Весной нас догнали русские, а летом 1945 они собрали всех в лагерь и отправили в Россию. Мы попали на Урал, в город Златоуст».
Судя по этому рассказу, при процедуре присвоения немецкого гражданства было важно не столько «быть» немцем, сколько «не быть» – евреем или коммунистом.
16-летняя Элла Ценер с подругой Паулой Руф проходили обучение (Ausbildung) на медсестёр в одном из госпиталей Познани. Элла испытывала панический страх перед разрывами бомб. Однажды бомбой было разрушено то крыло здания госпиталя, где работала Паула, и Элла считала подругу погибшей. Однако, Пауле повезло: она не находилась в здании в момент взрыва, а ездила по городу на грузовике, собирая на улице трупы погибших. Пережитое потрясение стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Эллы: она стала проситься домой, к маме и братьям. Её отпустили, она вернулась как раз вовремя: вскоре им пришлось бежать дальше. Вместе с матерью Паулиной (Кнайб) и братьями-близнецами Паулем и Иваном из городка Ritschenwalde, Kreis Obornik в конце 44 года они поехали в глубь Германии, через реку Одер, землю Бранденбург и остановились в Kreis Ost-Prigniz, Ort Steffenhagen (ближайший город Pritzwald). Анюта Кемпф с детьми (Эдит и Фриц) выехали из Ритченвальде позже, а именно 21.01.1945 года. Эдит тоже работала в Познани, в другом госпитале, приехала домой на каникулы, а оказалось, что надо ехать дальше.
6 февраля они прибыли в село Jabel, округ Wittstock, где Эдит вскоре вышла замуж за вернувшегося с фронта раненого сына хозяев Гайнца Риттера (Heinz Ritter), что спасло их от вывоза «на родину». Он был много старше Эдит, хромой и больной , и Элла выговаривала кузине: «Ты с ума сошла, зачем он тебе нужен, старый такой» Мудрая Эдит отвечала: «Ты ничего не понимаешь».
«В Штефенхагене нас было 13 немецких семей, из Вайнау только мы одни: мама, я и Павло с Иваном. Жили всей семьёй в одной комнате, работали у бауера,– рассказывает Элла.
Когда пришли русские, хозяин наш сбежал, больше мы его не видели. Первое время было страшное, они убивали и насиловали женщин. Все пьяные, на ногах едва стоят, а автоматы в руках держат и чуть что – стреляют. Однажды зашли к нам русские, наставили автоматы и говорят: «Поедете на Родину?». Мама говорит: «Конечно, мы поедем, у нас на Украине дом хороший, плантация». Мама расписалась в том, что согласна на выезд, они автоматы опустили. А один солдатик говорит: «Какая Украина, бабка! Не домой, а в Сибирь вы поедете». Потом мы слышали, что тех украинских немцев из нашего села, которые ехать назад отказались, расстреляли на месте.
Моя старшая сестра Нина Ванзидлер вместе с Лили Пальмтаг, Агатой Гальблауб и другими женщинами и детьми жили на большом хуторе. К ним зашли русские: «Собирайтесь, мы отвезём вас в лагерь для транспортировки в Советский Союз». А они говорят: «Мы не поедем».
«Ах, не поедете?» Солдаты подогнали телеги, похватали детей, погрузили их на телеги и поехали, а матери всю дорогу бежали сзади. Солдаты ещё и подшучивали: вот, мол, как мы это здорово придумали».
Они опять не распоряжались собой, были лишены права голоса. Советскому Союзу была нужна бесплатная рабочая сила, бессловесные рабы, на роль которых как нельзя лучше подходили «свои» немцы, как и мирное население Германии. Несмотря на то, что их обманывали, обещая вернуть на Родину, на Украину, мало кто верил этим россказням, и почти никто не отправился «домой» добровольно. Генрих Шенерт (силач, спортсмен,– говорил про него Кунов), не имея другой возможности попасть на противоположный берег, бросился в ледяную воду Эльбы весной 1945, переплыл реку и сдался в плен американцам.
В то время были уничтожены последние сохранившиеся свидетельства их принадлежности к России, в надежде, что их не вычислят, оставят в Германии. Наташа Шлегель сожгла фотографию их дома в Вайнау. «Хорошая такая была фотография,– говорит тётя Роза. На ней наш дом, а сзади виден был соседний».
Семья Куновых уничтожила все документы, но один единственный документ, свой диплом учителя, Гильда пожалела, спрятала. Его обнаружили при обыске, всю семью (Марта Кунов и её дочери Гильда, Амильда, Эльвира) вывезли в Архангельскую область, на лесоповал, где 23-летняя Эльвира вскоре погибла под упавшим деревом.
Перед отправкой российских немцев собирали на сборных пунктах (Sammelpunkte). В районе Берлина, где оказалось к тому моменту большинство вайнауцев, таким сборным пунктом служила территория завода в городе Ратенов (Rathenow), в 120 км от Берлина.
«В августе нас собрали в лагерь для отправки в Россию,– рассказывает Роза Ивановна Шлегель. Лагерь был в городе Ратенов на территории бывшего завода. У Евгении Гальблауб, дочери маминой сестры было четверо маленьких детей, у Эльзы Иордан – двое, поэтому их поселили в бараки на поверхности земли , а нас – в подземные бункеры. 13 тысяч российских немцев было там собрано. Спали на нарах, скученность была страшная, .
Отправляли людей в Россию партиями, по баракам. Мы боялись, что нас повезут в разное время, и однажды отправились с Эльзой и тётей Софией к русскому коменданту и спросили, попадем ли мы, родственники все вместе на поселение.
– А вы откуда родом? – спросил он.
– Из Запорожья.
– Ну и вернётесь все в своё Запорожье.
Вскоре пришла команда на выезд того барака, где жили наши родные. Подошёл поезд, украшенный транспарантами, играла музыка, комендант говорил речь, всё было очень торжественно. Мы прощались, обнимались и ревели в голос, потому что догадывались, что всё, что нам обещали – неправда. Они уехали, а мы стали ждать своей очереди в надежде, что попадём хотя бы туда же, куда они. Ох, как люди мечтали вернуться домой, на Украину. Старые женщины говорили: «Мы день и ночь работать будем, в фартуках будем кирпичи носить, но дома свои восстановим» Однажды к проходному пункту нашего лагеря подошёл мужчина в немецкой военной форме и стал спрашивать охранников, нет ли здесь, в лагере, его семьи. Они отвечали, что не знают, и его внутрь не пускали. Это был Яша Гальблауб, муж Евгении. Вдруг он увидел за оградой одну из односельчанок, Ирину Отт (Швайцер). Она сказала ему, что его семью за два дня до этого вывезли в Россию. Он заплакал и спросил: «Wer ist noch von meinen Verwandten da? (Кто ещё здесь есть из моих родственников?)». Узнав, что наша семья тут, попросил позвать маму и Наташу. Его отвели к коменданту, он просил отправить его в Россию: «Я хочу только к своей семье, к своим детям, у меня четверо детей». Наташа дала расписку, что отвечает за него, и ему разрешили остаться с нами. Затем пришла и наша очередь на отъезд. Провожали нас опять же с оркестром, с цветами и транспарантами: «Родина-мать зовёт!». Комендант речь говорил, о том, что мы возвращаемся домой, на Родину. На поезде, который останавливался прямо на территории завода, нас отвезли сначала в Берлин. Оттуда на грузовиках в Брест. В разрушенном городе мы недели две сидели на площади на своих узлах. Никто нас больше не охранял, потому что бежать нам было некуда. Заботились мы только о том, чтобы сберечь свои вещи, потому что воровство было страшное. Потом посадили в поезда и повезли на Восток. Привезли нас не в Запорожье, а в Архангельскую область, Каргопольский лесопункт Шарда».
Эллу Ценер с матерью и братьями вскоре после капитуляции Германии отвезли на подводах в лагерь, где им пришлось прожить в ожидании транспорта на Восток около полугода. «В октябре нас отправили на поезде в Россию. Из вайнауцев с нами были Кемпф Элла с четырьмя детьми и Шлегель Моника, тоже с четырьмя. В дороге на день давали еды 50 г хлеба и 50 овсянки. Люди стали умирать от голода и болезней. У Эллы умерло двое детей, сын Бруно и дочь. Умерших выносили на остановках из вагонов и оставляли лежать у дороги. Кто их потом хоронил и где? Даже могил их не осталось.
Привезли нас 25 ноября 1945 года в Удмурдскую АССР, город Глазов, недалеко от Ижевска».
вот как выезжала «на Родину» Гедвиг Гальблауб: «Мне было 17 лет, когда пришли русские, я работала в коровнике. В августе 1945 велели нам забирать коров и двигаться пешком через всю Польшу в Брест-Литовск. Я, честно скажу, назад ехать не хотела. Мне в Германии нравилось. Орала я, ревела: «Не поеду!». А кто спрашивал?.. Мама же надеялась, что в России найдёт отца, поэтому сильно не сопротивлялась.
Дали нам две лошади, вещи погрузили на телегу, 3 семьи и солдаты сопровождения. Начальником был Лазарев Александр Александрович. Пришли в Брест-Литовск, а там нас отправили в лагерь. В лагере встретили наших родных: Эльвиру Шелль с сыном, матерью и маленьким Эдуардом, Агату Гальблауб с сыном, Гальблауб Евгению с детьми и других. Они уже были в поездах, готовых к отправке. Мама попросила коменданта, чтобы отправил нас вместе с ними, но он сказал, что поздно, мест больше нет. А потом мы даже рады были, что не попали с ними в Свердловскую область, на лесоповал, потому что им там невероятно тяжело пришлось, погибли многие. Месяц мы провели в лагере, затем нас погрузили на поезда и отвезли в Новосибирск». Отлавливание и вывоз российских немцев продолжались и годы спустя после окончания войны. В июне 1947 (!) года были арестованы и отправлены в лагерь для транспортировки в Россию Анна Кемпф и её дочь Эдит с полуторогодовалым первенцем. Муж Эдит, местный немец Гайнц Риттер лежал в это время в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Чтобы вызволить семью, ему пришлось уйти из больницы, собрать необходимые справки и провести у ограды лагеря ночь в ожидании. Семью отпустили, а Гайнц заработал туберкулёз, от которого страдал всю оставшуюся жизнь. Три сына Эдит и по сей день живут в тех местах, недалеко от Берлина. Старший, Horst,– в самом имении отца Jabel bei Wittstock. Он и его жена рассказали мне эту историю.
Так вывозили семьи наших вайнауцев. А что же было с мужчинами и мальчиками, попавшими в немецкую армию и воевавшими против русских? Для них попадание в руки советских комендатур часто было равносильно смертному приговору, особенно для тех, кто служил в частях Ваффен СС и не сумел этого скрыть. К сожалению, эти солдаты имели специальную метку: на внутренней стороне руки, ближе к подмышке наносилась татуировка (группа крови), которую невозможно было уничтожить, смыть или оттереть и которая стоила жизни многим советским немцам. Хотя войска Ваффен СС на последнем этапе войны ничем не отличались от обычных вооружённых сил Вермахта, они не участвовали ни в каких карательных операциях, а до последних дней войны использовались только на фронте. Солдат Вермахта военный трибунал приговаривал к 10-25 годам лагерей.
О своей судьбе расскажут трое воевавших на стороне немцев мужчин. Ивану Ивановичу Ценеру (Johann Zohner, der Rote) было 20 лет, когда его (1 июля 1944 года) забрали в немецкую армию.
«1 июля 1944 года я получил повестку в армию, а 7 июля забрали брата Фридриха, Курта Пальмтага, Густава Ванзидлера. Фридрих погиб в 1944 году, в бою в Югославии его разорвало снарядом.
Меня направили служить в Райтершвадрон, он стоял тогда под Варшавой. Это был наш пришибский Райтершвадрон, который сопровождал обозы беженцев до Вартегау, а потом его бойцы были распущены в отпуска, а новых набрали, в том числе и меня, Майера Ивана, Отто Крауса, Гельмута Шлегеля. Наши вайнауские ребята из Райтершвадрона: Христиан Гаусс, Эмиль и Пауль Ценеры, Руф Карл, Краус Фридрих, Хуго Гальблауб – после отпусков попали уже в другие части. Христиана я видел ещё в Ritschenwalde, когда он приезжал в отпуск, а Эмиля встретил позже под Будапештом.
Две недели я проходил обучение (Ausbildung) в Варшаве: нас учили управляться с лошадьми, ухаживать за ними, ездить верхом. Там я встретил ещё двоих наших вайнауцев: Шлегель Витя и Руф Яшка служили в танковых войсках.
14 июля нас собрали, 80 человек, и отправили на большой крестьянский хутор, там мы прожили ещё 2 недели, защищали хутор от нападений партизан. Оттуда верхом отправились в Варшаву. Попали в окружение, 5 дней блуждали и не могли выехать к своим, пока не пришли немецкие танки из Варшавы – они проложили нам дорогу, и мы гуськом, один за другим, выехали из западни.
Утром были в Варшаве. Там нас расформировали: часть отправили в Австрию, в том числе меня, Отто Крауса и Гельмута Шлегеля, а Майер Иван с группой в 10-20 всадников уехал в Позен (Познань).
В Австрии мы были дней пять, затем нас перевезли в Венгрию, под Будапешт, где формировалась большая воинская часть из всех отступающих, выздоровевших после ранений и новичков, там и из-под Сталинграда были солдаты.
Начались тяжёлые оборонительные бои с русскими. 21 декабря 1944 года мы попали в окружение, в так называемый «котёл»: полтора месяца мы были полностью отрезаны от своих. Продукты нам сбрасывали с самолёта, на день выдавали 1 булку хлеба на 14 человек. Посадить самолёт, чтобы вывезти раненых, под сплошным огнём было невозможно, поэтому их переносили в подземный туннель, глубиной 25 метров, бывшие шахты, где со временем скопилось 10 000 раненых немецких солдат. Там же пряталось от бомбёжек мирное население.
4 февраля 1945 года я стоял на посту, охраняя вход в туннель, когда осколками разорвавшейся бомбы меня ранило в ногу и в бок. Второй часовой и начальник караула с его собакой были убиты на месте, а меня перенесли вниз, в подземный госпиталь.
Ещё неделю оборонялись немцы, но положение было безнадёжное, и 11 февраля все, кто мог ходить, в том числе врачи, покинули туннель, ушли на прорыв, пытаясь пробиться в Австрию. Говорят, погибло очень много народу, потому что им пришлось проходить через город Будапешт, а в каждом доме сидели русские и отстреливали лёгкую добычу. Те, кто не погиб, но и не смог пройти, вернулись назад, в том числе двое вайнауцев: Краус Отто и Шлегель Гельмут (Kraus Otto и Schlegel Helmut). Они принесли с собой муки и накормили нас.
12 февраля к нам в туннель зашли русские. Никто не сопротивлялся, оружие было давно свалено кучей в углу. Они ходили с автоматами между ранеными и требовали отдать им часы: «Ур давай, ур!»,– и с часами отходили. Потом велели выходить наверх тем, кто может ходить, их увели с собой. Шлегель Гельмут, я знаю, выжил, а про судьбу Отто Крауса не знаю ничего. После войны его отец Фридрих писал мне, спрашивал про сына, но я ничего не мог ему сообщить. Возможно, его расстреляли. Русские расстреливали тех, кто родом из Советского Союза: власовцев и «своих» немцев. Мы об этом знали и заранее договаривались между собой не выдавать своего происхождения, ни в коем случае не говорить по-русски.
Нас, тяжело раненых, оставили лежать в бункере. Со мной был друг Иоганн Михаэлис из Альт-Нассау, у него был задет осколком позвоночник. Еды у нас не было. Нас спасал сахар, пол-мешка которого я нашёл 11 февраля в комнате ушедшего на прорыв начальника. Этот сахар мы с Иоганном плавили на огне примуса и ели. Вода у нас была, пили кипяток. Как остальные? Да, кто как мог – и орали, и умирали… 19 февраля мы тоже вышли. Я уже мог немного ходить, а мой друг Михаэлис почти не стоял на ногах. Мы услышали, как русские между собой переговариваются:
– А если этот идти не сможет, что будем с ним делать?
– Да в расход пустим, что же ещё.
Они не знали , что мы всё понимаем. Вернулись мы в свой бункер и ещё два дня там пролежали, пока мой друг немного окреп. 21 февраля вышли снова. Сначала нас заперли в сарай, где столько набилось людей, что сесть было невозможно, и мы стояли всю ночь. Потом отправили в лагерь в Будапешт, а оттуда в Россию, на Урал, под Нижний Тагил, в 30 километрах от города Серова. Моя мать и сестра Лиля были тоже транспортированы на Урал, под Свердловск, и находились не очень далеко от меня. Но они ничего обо мне не знали, а я – о них».
В «котле» под Будапештом, а затем в подземном туннеле шахты, в числе 10 тысяч раненых, находился и Эмиль Ценер. Рассказывает с его слов сестра Элла: «Эмиль был раненый, а никто его не перевязывал, пока русский офицер не приказал: «Перевяжите его, он ещё на нас поработает».
Когда узнали, что он «свой» немец, офицер сказал: «Тебе светит 25 лет лагерей. Мы посылаем запрос в твоё родное село, чтобы они сказали, сколько ты наших убил». Из Вайнау пришёл ответ, что Эмиль мухи никогда не обидел, и никаких претензий к нему у жителей Вайнау нет. Эмилю дали 10 лет лагерей. Когда он освободился, ещё съездил в Вайнау, всех там повидал».
Паулю Хюбнеру (Paul Hеbner) только что исполнилось 17, его забрали в армию тоже 1 июля: «Ростом я был не маленький, потянул на Ваффен СС. Дали немецкое гражданство, послали под Кассель, учиться на шофёра. Выучился, получил машину. Оттуда перебросили в Восточную Пруссию, были в Wolfsschanze, ставке Гитлера под Кёнигсбергом.
Потом – в Бонн, а оттуда – в Бельгию, где 16 декабря 1944 был бой с американцами, мы отбросили их с позиций. Затем я попал в Венгрию, на русский фронт. Там меня ранило, лежал в лазарете в Баварии, где было очень много власовцев. На этом война для меня закончилась. 28 апреля 1945 года зашли американцы, всех, кто мог ходить, сразу забрали в лагерь для военнопленных недалеко от Нюрнберга, где я встретил двоюродного брата Ивана Майера. Приходили в лагерь русские офицеры, агитировали поехать назад в Россию, спрашивали, кто хочет поехать добровольно. Мы с Иваном не хотели, не соглашались ехать, а тех, кто согласился, они забрали с собой.
До зимы находились в этом лагере, потом меня с большой группой пленных отправили в другой, под Регенсбург, а Иван остался. Условия там были хорошие, кормили нас, одевали. Оттуда нас переправили во Францию, в город Бордо, я работал во французской армии. Опять стали спрашивать, кто хочет назад. Не было желающих, никто не соглашался. Тогда французы нас продали русским, мешок золота, наверное, за это получили. 18 июля 1946 года нас отправили самолётом из Парижа в Берлин, 3 месяца провели в тюрьме в Бранденбурге. Когда нас отправляли в Советский Союз, то говорили: «Приедете в Киев, получите паспорта и будете свободны». Приехали осенью 1946 не на Украину, а на урановые рудники в Киргизию»».
Итак, Пауль Хебнер, в отличие от Иоганна Ценера, попал в плен не к русским, откуда (если не расстреливали) была прямая дорога в советские лагеря, а к американцам, то есть у него были хорошие шансы остаться на Западе, как это было с Христианом Шлегелем, Иваном Майером, Густавом Ванзидлером, Якобом Классеном, Генрихом Шенертом и другими. Тем более что в отличие от взрослых мужчин, он, 18-летний парень, ещё не имел жены и детей, то есть ничем не был связан. Но его выдали союзники на расправу советским властям, согласно достигнутой на Ялтинской конференции договорённости о содействии советским комендатурам в возвращении на Родину бывших советских граждан, в том числе российских немцев. Христиана Кемпфа, оказавшегося в плену у американцев, они также выдали русским, попал в шахты под Новокузнецк и погиб в 1949 году.
Артура Ценера отправили служить не в Ваффен СС, а в Вермахт: «В 44 году осенью меня забрали в Вермахт. Пришёл унтерофицер, отвёл меня на сборный пункт. Мне было 20 лет, а на фронт тогда уже всех брали, кто ходить мог, и семнадцати- и пятидесятилетних. Попал я в Чехословакию на обучение (Ausbildung), месяца 2 учился. Однажды ночью пришёл приказ выдвигаться на боевые позиции. Шли трое суток на Восток. Пришли на укреплённые позиции, сидели в окопах один день. На следующую ночь уже были слышны выстрелы и орудийная пальба, затем начался бой. Там погиб один из наших вайнауцев, Якоб Шлегель. Огонь усиливался, и нам приказано было отступать. Мы шли по ночам на запад, а днём отсиживались, прятались в лесах. Шли группой сначала в 30 человек, но постепенно люди терялись, разбредались. Нас было только четверо, когда мы вышли в город Дрезден, пересекли его и двинулись дальше на запад.
Дошли до Эльбы, там были укрепления , стояли орудия, и нас поставили защищать мост через реку, а в последний момент мост должен был быть взорван. Мы защищали его до 12 мая, пока не пришёл один офицер, который нам сказал: «Немедленно сложите оружие. 9 мая Германия подписала капитуляцию. Мост взрывать не будем, война окончена».
Мы бросили оружие, хотели перейти реку по мосту, чтобы попасть к американцам, но немцы нас не пустили. Они власовцам «зелёный свет» давали, только их через мост пропускали. Потому что русские объявили, что будут власовцев безжалостно уничтожать, если схватят. Сколько их было, тысячи! Потом их отправляли в Гамбург, а оттуда на пароходе в Канаду.
А мы ушли в первое попавшееся село, попросились работать к одной полячке. У неё было 7-8 лошадей, 12 коров. Она взяла нас к себе на работу кнехтами, одежду дала вместо нашей униформы. Потом пришли русские. Это был какой-то кошмар. Они все пьяные и всё ищут женщин. Мы на сеновале спали, они придут: «Где женщины? Фрау давай , фрау». Насиловали, убивали. Если родители за дочерей вступались, расстреливали. Несколько дней так продолжалось, потом вроде приказ вышёл, что запрещается насиловать женщин.
До осени мы там работали, потом нас собрали в лагеря для отправки в Россию. Я сам объявил, что я немец с Украины, потому что мне уже сказали, что наши все: мама, Элла, Пауль, Иван, отправлены в Россию. Вот я и подумал, а что мне тут делать одному?
Мама с ребятами попала на Урал, в город Глазов. Оттуда Павло и Ивана перевели в другой лагерь, где они работали на руднике, с ними уехала мама.
Нас из Германии привезли сперва в Карелофин, 3 месяца работали на заводе по переработке древесины (в спирт и порох). Потом завод взорвался, говорили – диверсия, а нас оттуда перевезли в лагерь под Архангельск».
Итак, в основном Север: Архангельская область, Новосибирск, Новокузнецк, Восточный и Северный Казахстан, Урал в районе Свердловска, Ижевск,– эти места , где морозы зимой достигают -50 градусов, должны были принять наших южан на поселение. В непривычных природных условиях им предстояло выполнять тяжелейшую и совершенно непривычную работу. Их уделом стал, в основном, лесоповал, а также шахты, рудники, в лучшем случае заводы. Разбросанные по медвежьим углам огромной страны, вайнауцы ничего не знали о судьбах и местонахождении ближайших родственников. Годы должны были пройти, прежде чем они нашли друг друга и сумели собраться небольшими группами. С теми же, кто остался в Германии, они в лучшем случае увиделись через три-четыре десятка лет.
Согласно статистике на территорию Германии во время войны было вывезено 350 000 российских немцев. Из них 40 тысяч погибли во время транспортировки и на фронте, а 250 000 было вывезено назад в СССР. 200 дойчмарок, выплачиваемых Германией за каждого репатрианта, умноженные на 250 000 составили дополнительную сумму контрибуций в 50 миллионов.
Итого, 60 000 немцев удалось остаться в Германии, большинство из них выехало потом в Канаду и США.
Совсем недавно, в апреле 2008 года, Артур Ценер нашёл у себя и передал мне список вайнауцев, проживавших после войны в Германии. Кто составлял этот список, мы не знаем. Время составления, предположительно конец 80-х, разгар «перестройки», начало волны выезда российских немцев в Германию. В эти годы уже не было опасно составлять такие списки, и появилась перспектива увидеть своих за рубежом. Во всяком случае, спасибо этому человеку за его труд. Я привожу этот список имён, не указывая адресов, ибо они за прошедшее время почти наверняка изменились. (Приведен список из 53 человек).