Проза. Память жива.

[Наталия]

...Вечного на Земле нет ничего. Всё проходит. Остаётся только ПАМЯТЬ. Память - самый бесценный дар богов, венец человеческого разума, связующая нить времён. Она беспристрастно ведёт по подземельям давно ушедших лет, сохраняя и воспроизводя в сознании людей канувшие в Лету события и явление. Уходят столетия, уходят люди, но память цепко держит деяния добрые и ещё крепче богопротивные поступки. Она не только хранит, но и учит...Н.А.Одинцов. "На таймырских перекрёстках".

В этой теме могут быть выставлены малые формы прозаических произведений, воскресающих память
о временах жизни представителей российских немцев. Это могут быть рассказы, отрывки из повестей и пр.

ЭЛЬЗА, ЭММА И ГЕНРИХ.
Рассказ о войне.

Ольга Мальцева-Арзиани

1939г. Подмосковье. Дачный посёлок Валентиновка.
- Ты моя рыжепушистокрасавица, Верочка!
Серёжа гладил её волосы, как в юности, когда он был неуклюжим мальчишкой, мечтающим стать хирургом, а она - приехавшей к родственникам в Сибирь москвичкой, чуть картавящей, смешливой девочкой, покорившей сердце сибиряка...
Их дочери, обе кудрявые, с рыжеватыми, в маму, волосами, уже спали.
А Сергей и Верочка сидели в саду на старой скамье под кустом белой махровой сирени и мечтали о будущем.
- Я буду любить тебя всегда, Серёженька.
- Мы никогда не будем расставаться, моя хорошая.
Ты мне очень нужна. Ты и дети.
Он нежно обнял Веру и стал целовать её волосы...

1941 год. Двадцать второе июня.
Когда Эльзу неожиданно на школьном дворе обозвали "Фашисткой", девушка от удивления просто не могла поверить, что Стася, её подруга Станислава, произнесла эти ужасные слова...
Утром мама разбудила их с маленькой Эммой своим страшным криком. Сквозь сон они никак не могли понять, что началась война. Мама кричала и кричала, а потом и из других комнат их коммуналки на Чистых Прудах послышались крики, стоны, плач детей, шум передвигаемой почему-то мебели, оказалось, люди отодвигали шкафы, закрывающие двери в кладовки, искали там вещмешки и чемоданы, лихорадочно собирали вещи, началось что-то невообразимое. Отец, доктор Сергей Владимирович Измайлов, был на дежурстве в больнице, и мама, Вера Ивановна, побежала туда, благо не так далеко было, всего пару остановок на трамвае "А", с любовью величаемом москвичам "Аннушкой". Детям мама наказала оставаться дома, но девочки, прождав час-другой, написали маме записку, что бегут ненадолго в школу, и, вбежав в школьный двор, остановились, увидев толпу старшеклассников.
И в этот момент Стася обозвала её фашисткой...
Эльзе было 5 лет, когда родилась сестрёнка. Мама сказала, что уж если старшую девочку назвали звучным именем Эльза в честь жены какого-то
интернационалиста, то и младшую надо называть "под стать" старшей.
Так и появилась в этой русской семье вторая девочка с необычным для Москвы именем - Эмма.
Впрочем, были уже и Кимы, и Электрификации, и Револючии, и Марлены, но Эльза и Эмма вообще не понимали, чем их имена отличаются от других имён.
Собственно, они даже гордились своими яркими именами. Две сестрички Измайловы, Эльза и Эмма. Что тут особенного?
Эльза закончила 9 класс, была уже взрослой семнадцатилетней девушкой. А вот Эмме было всего 12 лет. Эльзе хотелось стать врачом, а Эммочка любила читать и непременно хотела стать журналистом. Их мама работала машинисткой в газете, девочки часто прибегали в редакцию, вдыхали запахи "взрослой жизни", слушали рассказы о командировках, заданиях, о передовиках и передовицах, о стахановцах, трактористках и шахтёрах. Именно здесь, в редакции, и была настоящая жизнь.
Папа же дома рассказывал о чём-то неинтересном и обыденном. То кому-то операцию делал, то кого-то едва с того света вернул, то медсестра йод пролила. Эльза слушала отца и задумчиво улыбалась, а Эмма старалась поскорее уединиться с книгой или с газетой.
Эльза была бойкая и уверенная в себе. Отличница, правильная, принципиальная.
Эмма училась средне, но была доброй и общительной девочкой. Скромная и тихая, она ни с кем не ссорилась, никогда не выясняла отношения, и её в школе любили.
Когда случилось нечто ещё более страшное, чем война, и её сестру принародно назвали фашисткой, Эмма покрылась красными пятнами и остановилась, как вкопанная. И кто назвал так Эльзу? Та самая Стася, которая ещё вчера вместе с ними на кухне уплетала картошку с рыбой, принесённой соседкиным сыном Вадимом? И нахваливала стряпню девочек?
Эльза молчала, от обиды глаза её наполнились слезами, и она боялась, что эти самые слёзы предательски выльются из глаз...
И тогда Эмма, наша маленькая и робкая Эмма, произнесла громким шепотом, да так, что было слышно всем во дворе их старенькой школы, фразу, которая заставила всех задуматься и замолчать...
- Мы не фашисты. Мы на фронт уходим.
И, дёрнув Эльзу за рукав, заставила старшую сестру сдвинуться с места и идти за ней домой.
А дом уже был совсем другим, не тем, что был вчера, и даже не тем, что был, когда они шли в школу.
Трудно было понять, что с ним случилось , почему он стал не похожим на себя. И тут Эльза поняла, в чём дело: просто никто не выглядывает из окон и не поёт песен. ВОЙНА!!!

1941-1943 годы Письма с фронта.
Отец часто писал письма с фронта. Он, как никто другой, понимал, что жизнь в любой момент может оборваться. И ему хотелось оставить след в душе своих детей, а жене рассказать то, о чём не хватало времени говорить в мирное время. И неслись к ней признания в любви. И неожиданно это было, и трогательно, и страшно. Страшно, потому, что к этой любви прикоснуться было нельзя. И неизвестно было, вернётся ли муж с войны домой, встретятся ли они вновь. Она читала письма и перечитывала. А потом стала перепечатывать и складывать в стол, в заветную папку.
Госпиталь был совсем недалеко от линии фронта. И военврач в редкие минуты отдыха писал домой, мысленно разговаривал с женой и детьми.
Вскоре весь персонал, да и раненые тоже, стали называть его за спиной писателем.
А тем временем "писатель" неистово боролся за каждую доверенную ему жизнь.
И если кто-то всё-таки умирал, он заставлял себя написать семье погибшего. Ведь доктор знал, как ждут бойца дома, как верят в победу и ждут его возвращения.
Трудно было писать о смерти. Но он писал. И дарил жене надежду. Писал, что муж умер с её именем на губах. Так ли это было, это уже было неважно. Главное, что женщина читала эти строки и верила. И родным показывала, и сыну. И сын тоже шёл воевать, душить фашистов, защищать мать и родину. Или родину и мать.

Последние слова.
Санитарочка успела вытащить с поля боя уже четверых бойцов, когда ранили и её.
Хрупкую, маленькую девчушку вынес пожилой солдат, истекающий кровью, но не бросивший свою ношу. И вот теперь девочка металась в бреду и просила у кого-то прощения. Она повторяла и повторяла непонятные доктору слова. Ты не фашистка, прости. Ты не фа...и всё. И девочки не стало.
Доктор плакал. У него в Москве остались две дочери. И вот сейчас у него на руках умерла девочка, так похожая на подругу его дочери. Но не она. Та была упитанная и неуклюжая. А эта - тростиночка. Бледная, недожившая, недолюбившая.
Не стал он писать матери девочки. Не посмел. Ей написал тот истекающий кровью солдат. И не забыл упомянуть последние странные слова девушки про фашистку.
Цензор вычеркнул это слово. Но мать, положив лист на оконное стекло, смогла всё-таки разобрать это слово. Мать сразу всё поняла и поклялась найти после войны Эльзу и попросить прощение за дочь.
Тем временем Эльза и Эмма были в Сибири, у бабушки, матери отца. Эльза работала в медсанчасти, а Эмма прибегала помогать ей.
Она писала заметки о бойцах, попадавших в медсанчасть, и отправляла их маме в газету. Заметки эти попадали всё в ту же папку в столе машинистки, что и письма от её мужа. Сюда же попадали и письма от старшей дочери.

1942 год. Сибирь. Генрих.
Этнические немки, сёстры Ирма и Берта, чьи предки испокон веку проживали на территории СССР, попали в женский лагерь в Сибири сразу же после начала войны только за принадлежность к нации Гитлера. От других заключенных они узнали, что некоторые немки старались всеми правдами и неправдами забеременеть на зоне. Как им удавалось уломать конвоиров, история умалчивает. Но от этой связи рождались дети, и матерей с младенцами отпускали "на поселение".
Старшая из сестёр, Берта, решила, что Ирма должна попробовать спастись. Иначе обе они погибнут в лагере.
Ирме, младшей из сестёр, весёлой и красивой, с копной рыжих кудрявых волос, удалось осуществить мечту многих ни в чём не повинных женщин и забеременеть.
Берта была счастлива, что хотя бы Ирмочка останется жива. И мать, и отец у них умерли ещё до войны, Ирма работала учителем немецкого в школе, а Берта не смогла получить высшего образования и работала в той же школе библиотекарем. Директор школы ценил обеих сестёр Фурман и даже попытался замолвить за них слово, когда прямо в школу пришли их арестовывать. Повезло, что хотя бы его за вмешательство не арестовали...
Отцу её ребёнка удалось отправить Ирму с малышом на поселение. На этом дальнейшее его участие в их судьбе прекратилось. Но и этого было сверхдостаточно для того, чтобы старшая из сестёр, Берта, оставшаяся в лагере, чувтствовала себя счастливой. Она понимала, что вряд ли выживет. Но верила в то, что Ирма с маленьким Генрихом останутся живы и продолжат их род...


Архивные документы:
Из послужного списка "всесоюзного старосты" Михаила Калинина.
ГЕНОЦИД РОССИЙСКИХ НЕМЦЕВ
О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья.
Судьба российских немцев.
Прологом этой трагедии послужил известный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года "О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья". За ним последовала целая серия такого же рода "актов", круто, с бесцеремонной и совершенно немотивированной жестокостью преломивших судьбу почти полуторамиллионного немецкого населения, проживавшего в течение без малого двух столетий в самых различных регионах страны от Прибалтики до Дальнего Востока, от Мурманска до Ашхабада...
В соответствии с упомянутым Указом ПВС СССР в сентябре 1941 года было ликвидировано "под корень" национальное административно-территориальное образование - АССР немцев Поволжья, где компактно проживало около четверти всей внутрисоветской немецкой общины. Десятки тысяч немецких семей в "самые сжатые сроки" (за считанные сутки) подверглись принудительному выселению в отдаленные и малообжитые районы Западной Сибири и Казахстана. Вскоре к ним "присоединились" соплеменники из других мест (Причерноморья, Кавказа, Украины и т.д.).
А далее начались повальные аресты.


Когда Ирму с завёрнутым в какую-то дерюжку ребёнком привезли на телеге в медсанчасть сердобольные соседи, она успела только произнести имя мальчика - Генрих, и умерла от воспаления лёгких. Мальчику было месяца три, но никаких документов при нём не оказалось. Эльза, памятуя, как из-за имени обидели её, от греха подальше сказала доктору, что мальчика зовут Геной. Так и записали, Геннадий. А фамилию дали Измайлов, как у Эльзы и Эммы. Мальчика отдали в детский дом. Жаль было отдавать. Такой хорошенький был мальчишечка! Но бабушка была совсем старенькой, Эмма училась в школе, а Эльза работала. Девочки записали все данные малыша и отправили маме в Москву, в редакцию. Они решили во что бы то ни стало найти мальчика после войны.
Перепечатав очередное письмо от девочек, Вера положила его в заметно потолстевшую папочку.


Слепота.

Мать погибшей Стаси, Тамара Ильинична, осталась совсем одна. Муж, пограничник, погиб ещё в первые дни войны. Жизнь потеряла свой смысл. Но она обязана была отыскать Эльзу и попросить у неё прощения за дочь. Эта мысль не давала ей покоя.
Разыскав Веру Ивановну, она ничего не сказала о том страшном дне начала войны, когда её Стася по недомыслию обидела подругу. Уже вечером девочка раскаялась, рассказала обо всём матери. Но Эльзу она больше не видела и отправилась на фронт. Девочки в детстве были очень дружны, и Вера Ивановна постаралась, как могла, утешить мать Стаси. Она посоветовала женщине молиться о душе дочери. И призналась, что молится и о муже, и о детях.
Вера Ивановна устроила маму Стаси нянечкой в тот госпиталь, где раньше работал её муж. Теперь уже Тамара была так загружена, что некогда было предаваться грустным мыслям. Она стала незаменимой. Тамарочку любили все. И она начала оттаивать душой. Горе было у всей страны, не только у неё. И всем вместе надо было делать всё для победы. И Тамара делала. Не спала ночами, ухаживала за тяжелоранеными, привязывалась душой к каждому, жила их жизнью, становилась им сестрой, матерью. Так жила вся страна. И Тамара научилась "жить дальше"...
Военврачу Измайлову удалось спасти жизнь майору - танкисту, получившему множество ожогов. А вот зрение восстановить не удалось. Как же хотелось доктору помочь герою-майору, но не мог он ничего сделать...Последней надеждой Измайлова был его друг, офтальмолог, который, по слухам, работал в госпитале где-то в Сибири...
Когда ослепший майор добрался с другими ранеными до Москвы, он уже не надеялся на то, что врачи смогут ему помочь. Но не отчаивался. Хотя и обидно было, что уже никогда не сможет вернуться в строй. Пусть майор и не представлял пока, что ждёт его впереди, но был уверен в том, что сумеет выстоять. Другим хуже. Он остался жить не для прозябания. Ну и что, что слепой. Слепота отступит. И дело найдётся. Надо жить...
Тамару попросили сопровождать слепого майора в Сибирь, в госпиталь.
Сколько было пересадок, бомбёжек, каким длинным был этот путь, эта дорога к...счастью, описать трудно. Три месяца пути...
В госпиталь входила удивительная пара - молодой, весь в шрамах от ожегов слепой майор и женщина, явно его жена. Постарше майора, попроще. Но так бережно вела его она, и такой радостью сияло её лицо, что ошибиться было невозможно. Да и он был уверен в надёжности своей спутницы. Две одинокие души обрели друг друга. Теперь они вместе будут бороться со слепотой. Да и какая уж тут слепота, если один из них всё видит и живёт жизнью другого?

1943 г. "Пропал без вести".
Верочка не могла поверить в то, что не увидит больше Сергея. Ей принесли не похоронку, и у неё оставалась надежда, что муж найдётся, что что-то случилось, что произошла путаница. У неё остались его письма. И его любовь. Такая огромная, что плачущее её сердце не вмещало уже эту любовь, она рвалась наружу, выплёскивалась, и Вера с надеждой заглядывала в глаза сослуживцев, повторяя им что не похоронка ей пришла, значит Серёжа жив! Обязательно жив...Сотрудники, пряча глаза, говорили, что тысячу раз такое случалось, что даже людям похоронки приходили, а человек оказывался жив.
Вера понимала умом, что люди просто ей сочувствуют, стараются поддержать и утешить. Но всё равно верила. Она не спешила вечерами домой, где никто не ждал, когда она войдёт с шумом и гамом в дом, как делала до войны, в совсем другой жизни, а открывала свою заветную папку и читала письма мужа и детей. Теперь ещё и от Тамары с Митей приходили письма. Они тоже уверяли её, что такой человек, как доктор Измайлов, не мог бесследно исчезнуть. Писала, конечно же, Тамарочка. Врачи так и не смогли помочь Мите. Но они были счастливы. Митя даже нашел работу. Преподавал. Тамара его сопровождала повсюду, была его глазами. Они часто гуляли по городу. Однажды они присели на лавочку в парке. Грелись на осеннем солнышке. Где-то поблизости послышались детские голоса. Какой-то малыш протянул руки к Мите, подошёл к их лавочке, обнял слепого за колени и прижался к нему. У Тамары слёзы навернулись на глаза. Дети были из детского дома, и, скорее всего, родители этого мальчика погибли на фронте.
Митя вздрогнул. Ощупал руками голову мальчишки, усадил его к себе на колени и стал тихонько раскачивать. Малыш затих, пригрелся, зажмурил глазки от удовольствия.
- Папа, папа, папа, - шептал малыш.
Митя гладил его по головке и плакал. Офицер, выдержавший все военные невзгоды, все операции и смирившийся со своей слепотой, никогда не роптавший и не унывавший, не выдержал испытание детской любовью. Он плакал. В парке повисла неожиданная тишина. Ангел спустился на колени солдата. И он это понял. Он уже знал, что делать дальше.
Шёл октябрь 1944 года, когда в далёкой Сибири в семье майора произошло радостное событие. У них с женой появился сын. Любимый, единственный. У Мити прибавилась ещё одна пара глаз.
Тамара, Митя и маленький Геночка часто писали Верочке в редакцию. А о пропавшем без вести докторе Измайлове так никто и ничего не знал.
Наступила весна 1945 года.


Эльза и Эмма.
Бабушка таяла на глазах. Хотя здесь, в Сибири, ни она, ни девочки не голодали, старушка становилась всё прозрачнее. Приближался конец войны, а вестей от сына бабушки, доктора Измайлова, её Серёженьки, не было.
Так и числился он среди "без вести пропавших".
Старенькая учительница выполнила свой долг перед детьми сына. Обе девочки выросли хорошими, очень добрыми, ответственными. Таким был и её сын. Был. Впервые она произнесла это страшное слово "был". Сердце жещины не выдержало.
Угасла, зачахла, не дождалась...
Похоронив бабушку и отметив сорок дней, девочки отправились домой, в Москву. 8 мая 1945 года на Ярославском вокзале их встречала постаревшая, поседевшая женщина, в которой они не сразу узнали свою задорную, жизнерадостную мамочку, папину рыжепушистокрасавицу...
Девочки уже были совсем взрослыми. Верочка обняла их и горько заплакала. Конечно же, от радости, что увидела дочерей. Или от горя?
Дома девочки вынули из мешка сибирские невиданные в голодной Москве гостинцы. Тут были сушеные грибы, брусника, черника, малина. Бабушкины прошлогодние заготовки...Так и не дождалась эта замечательная женщина своего сына. А как мечтала поехать в Москву, повидаться...
9 мая всей семьёй пошли они на Белорусский вокзал. Встречали прибывающие эшелоны, обнимались с совершенно незнакомыми людьми, радовались победе. Молодой лейтенант шагнул к Эльзе и неожиданно обнял её. Она впервые в жизни увидела этого человека, но сразу же поняла, что это - он. Что он вернулся. И даже не удивилась, когда узнала, что зовут его Серёжей. Как отца, доктора Сергея Владимировича Измайлова.


Германия, 1971 г.Долгие годы прошли с того дня , о котором фрау Берта всегда вспоминала с болью в сердце. Тогда началась война и их с сетрой арестовали.
О том, что Ирма умерла в Сибири, фрау Берта узнала в конце пятидесятых, перед отъездом в Германию. А вот следы маленького Генриха терялись. Ни в один детский дом в тот год мальчик с таким именем не поступал. Но Берта не сдавалась. Она так и не вышла замуж и свою жизнь посвятила поиску пропавшего племянника.


Москва, 1947 г.

- Ну почему мы должны назвать нашу девочку Стасей? Давай лучше назовём в честь твоей мамы Верочкой, или в честь моей мамы - Таисией, ну что за Стася ещё, ну брось ты это!
- Серёженька, моя подруга умирала со словами обо мне. Она меня обидела и в последние минуты жизни думала об этой обиде. Надо научиться прощать. Я давно её простила. Я ведь не ушла тогда на фронт. А она ушла. И погибла. Пойми ты меня...
Тамара Ильинична, узнав, что Эльза назвала свою дочь Стасей, была тронута до глубины души.
- Вот нашему Геночке будет невестой Ваша Стасенька, породнимся окончательно!
- Да пусть уж сами свою судьбу решают. Мы с Серёжей на Белорусском вокзале познакомились, а ведь шли мы туда с мамой и Эммой в День Победы просто цветы дарить тем, кому повезло с войны вернуться живыми. А нашла мужа. И очень счастлива.
Верочка так и не верила в смерть мужа, продолжала его ждать. Ведь не было похоронки. Значит, он жив! Ну и что, что уже два года после окончания войны прошло. Всякое бывает.
Война закончилась, Вера расцвела, похорошела. Когда гуляла с колясочкой, в которой лежала её гордость, маленькая Стасенька, по Чистым Прудам, многие даже думали, что это - её ребёнок, а не внучка, так молодо она выглядела.
К ней даже сватались. Двое. Нет, трое. Но она никого не могла даже сравнить со своим Сергеем, доктором Измайловым. Никто не обзовёт её нежно лягушкомартышкой рыжеволосой, никто не рассмеётся так радостно, когда ворвётся в редакцию, никто не подарит ветку белой махровой сирени, как тогда, в Валентиновке...Нет, ей был нужен только Серёжа...


Москва, 1970 г.

Эмма Сергеевна убедила своего главного редактора издать к 25-летию со Дня Победы старые письма и заметки из маминой папки. Ведь это были подлинные письма военных лет. "Письма со штампом "Война" стали просто сенсацией. Газету читали и перечитывали, главный редактор даже поздравил Эмму, назвав её очерк "лучшим произведением последних лет".
Очерк перепечатали и другие издания, в том числе и сибирские. "Письма любви" доктора Измайлова читали и у него на родине. Многие не могли сдержать слёз, читая письма военных лет. Никогда в нашей стране не забудут войну. Помнят её даже те, кто родился через 50 лет после Дня Победы. Война осталась в памяти народной...


Германия, 1971 год.

Лагерь шталаг-8Е (он же - 308) располагался в нижнесилезском городе Нойхаммер нацистской Германии. Именно сюда лежал путь прибывших из СССР родственников
доктора Измайлова, бывшего узника лагеря смерти.
Встречала их фрау Берта Фурман, разыскавшая благодаря заметке в газете не только своего племянника Генриха, да-да, именно Генриха, а не Геннадия, как было записано в его документах, приёмного сына Тамары и ослепшего на войне майора.
Помните, как малыш сам выбрал себе отца? Обо всём этом и прочитала Берта в газете, присланной ей из далёкого сибирского городка. Так она и нашла племянника. Но неунывающей учительнице русского языка этого было мало. Она перерыла вместе со своими учениками все доступные архивы, писала запросы, и узнала в конце концов, что доктор, автор "писем любви", погиб в шталаге 308.
Берта написала обо всем в редакцию, семья была ей очень благодарна. Теперь они точно знали, что случилось с их мужем, отцом и дедом. А это так важно, знать...



Москва 2009 год.

Генрих всё-таки женился именно на Стасе, дочери Эльзы. Так что семьи неимовернейшим образом породнились. Жили они в Германии, но все три семьи
постоянно встречались, переписывались. Пока позволяло здоровье, Берта ездила на могилу Ирмы в Сибири. Сколько раз порывалась Бета поцеловать руки Эмме за написанный репортаж, а Вере за сохранённые письма, история умалчивает.
Её любимый племянник Генрих так и остался в душе русским. Его родная мать, после которой даже фото не осталось, всё исчезло в военном пекле, была похоронена в России. Мать, воспитавшая его, была русской. Отец, майор Митя, тоже был русским. После его смерти Генрих забрал Тамару к себе в Германию, где она не позволяла внукам дома говорить по-немецки, чтобы они знали язык своих предков.
Эмма провела журналистское расследование и нашла в Австралии поляка, пана Ежи, узника шталага 308, спасенного там русским доктором. Ему отправили фото Сергея Измайлова и он сразу узнал своего спасителя. И написал, что последними словами доктора были слова любви к своей жене...
Так ли это было, или нет, но Верочка верила, нет, не просто верила, а была уверена, что это было именно так. И положила письмо от Ежи в свою заветную папку.
Можно ли забыть войну? Нет, надо всегда помнить. Не мстить. Но помнить.
9 мая 2009 года Генрих и все его близкие собрались в Москве.
Они разложили на столе все письма из той заветной папочки. Читали и плакали.
И говорили о войне, о докторе Измайлове, о первой Стасе, назвавшей когда-то Эльзу фашисткой, о даче в Подмосковье, где Верочка смотрела влюблёнными глазами на своего мужа, молодого доктора, и обещала всегда его любить. Она и любила его до последнего своего вздоха.
На её могиле дети посадили белую махровую сирень, такую же, как в довоенной Валентиновке, где нежно гладил доктор волосы своей Верочки и трогательно называл её рыжепушистокрасавицей...

[Тереза]

Как и многие мужики-волжане, дядя Саня был насмешником и любителем розыгрышей.

Вот уж точное замечено про мужиков-волжан. Пусть мои воспоминания будут из разряда "...и пр..." из предисловия к теме.

Дня, наверное, не проходило, чтобы отец не пошутил или не разыграл кого-нибудь(и заметьте,это при всех переносимых тяготах жизни).
Объектами розыгрыша были и мы, дети, и мама, и близкие, и соседи. Это было беззлобно, воспитывало чувство юмора. Особенно запомнилось - дедушка не
любил заниматься физическим трудом и отец придумал-склеил два пятака (с обоих сторон орел) и как мама просила мужчин что-то сделать по дому -отец
предлагал выявить исполнителя метанием монеты. Дед, естественно, орел. Ну и выпадал всегда "орел". Дед долго удивлялся как везет сыну, пока мама его
не пожалела и не рассказала ему.
А с детворой какие были розыгрыши!... Отцу в шахте оторвало фалангу указательного пальца на правой руке. А соседский мальчишка любил пальцем в носу "искать"
Отец вроде бы стал его передразнивать и своей культяпкой у себя в носу покрутил, потом показывает мальчишке палец и объясняет, что сломал, когда свой нос чистил.
От этой привычки мальчишка сразу вылечился. Соседи долго смеялись, вспоминая.

[Наталия]

Как же непредсказуема наша балтийская погода. Только вчера нас нежило тёплое солнце, а сегодняшней ночью стихия разбушевалась. Отголоски шторма сказываются и за десятки километров от моря. И дует, и воет свирепый ветер. Да не просто так, а с дождём. Ему этого оказалось мало. Он решил нас и бураном снежным попугать. Попрятались певчие птахи. Неуютно им стало. Но вдруг всё стихло. И выглянуло солнце. Да! Это Балтика! Более сорока лет живу здесь, но никак привыкнуть к этому непостоянству не могу. То ли дело Поволжье. Всё там предсказуемо и размеренно. Подошло время , меняется и время года. Милые сердцу приметы переходного периода. От зимы к весне они особенно греют душу и сердце. Они преобразуют всё. И всё идёт последовательно и предсказуемо. Так же последовательны и спокойны люди. Уверены в своих действиях. Знают, что им нужно сейчас сделать. Особенно, если это связано с землёй. Торопиться тут не гоже. Но и отставать нельзя. Ведь весной каждый день год кормит. Эти воспоминания о Родине будоражат часто моё сознание. Картинки непрошенно сами всплывают в памяти. И всегда яркие, всегда неповторимые. Прошлое будто стучится ко мне, просится пустить его в сегодняшний день. Но как же я могу ему отказать. Открываю ему настежь двери и окна - заходи ко мне, я тебя жду, будь гостем моим. Мне так хорошо с тобой. Душевно. И спокойно.

[Robert37]

Один опус из моей книги "По следам Галковского". Не совсем, правда, по теме сайта, но да простят меня Админ и форумчане за нарушение порядка.

Шойбнер-Рихтер

Уже много лет я испытываю интерес к одному довольно оригинальному направлению философской мысли, родившемуся в среде российских изгнанников в 20-х годах ХХ века. Речь идёт о евразийской идее, авторы которой (П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, Н.С. Трубецкой и некоторые другие) то ли из излишней самоуверенности, то ли по интеллигентской наивности надеялись, что она может стать «стержневой идеологией русского народа». Конечно, в советской России этим их чаяниям не суждено было сбыться. Несколько лет назад в одном авторитетном издании (авторитетном для меня, во всяком роде) случилось мне прочесть статью публициста Л. Люкса, в которой я с удивлением обнаружил, что от евразийства протягивается совершенно определённая нить к идее так называемой «консервативной революции» в Германии, идее, рождённой в то же самое время, что и евразийство, то есть после поражения в 1-ой мировой войне (первая) и после Ноябрьской революции в Германии (вторая).

Здесь не ставится задача излагать подробности ни той, ни другой из этих идей. Правда, нельзя не заметить, что предтечами и «отцами» идеи консервативной революции были не какие-нибудь неизвестные выскочки, а блестящие умы Германии: Эрнст Юнгер, Освальд Шпенглер, Питер Мёллер ван ден Брук. Но они были всего лишь теоретиками, а практиками стали другие. Теоретикам и в страшном сне не могло присниться, что «по выложенной ими ковровой дорожке консервативной революции, – как писал Л. Люкс, – к власти придут скучные безграмотные низкопробные палачи немецкого и многих иных народов». Такова диалектика любой революции, суть её сформулирована задолго до меня: революцию затевают романтики и идеалисты, совершают реалисты, а плодами её пользуются негодяи. Но это – к слову.
Здесь речь пойдёт всего лишь об одном человеке, который по воле судьбы оказался втянутым в водоворот подогреваемых идеей «консервативной революции» событий и поплатился за это собственной жизнью.
Звали его Людвиг Максимилиан Эрвин фон Шойбнер-Рихтер. Довольно звучное имя, хотя он не был ни потомственным бароном, ни даже просто дворянином. И предлог «фон», и фамилия Шойбнер принадлежали не ему, а его жене, представительнице германской аристократии, а он, воспользовавшись лазейкой в юридическом праве, присовокупил их к своему имени для пущей важности, чтоб легче было вращаться в определённых кругах. Сам же Макс Рихтер, родившийся в январе 1884-го года, по происхождению был остзейским немцем из семьи довольно богатого предпринимателя. Родился он в Курляндии, то есть в российской Прибалтике, был российским гражданином, и, как утверждают авторы некоторых статей о том времени, не просто российским гражданином, но и российским патриотом, убеждённым монархистом. (Надо сказать, что довольно спорное утверждение о его глубоком российском патриотизме принадлежит покойному митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну, автору книги «Самодержавие духа», и оно потом было подхвачено некоторыми другими авторами).
Он учился в Рижском университете, после окончания которого, получив специальность инженера, активно включился в дело отца – прибыльный бизнес, основами которого были поставки в Россию из Германии и Англии различного оборудования и торговля на европейских рынках российским зерном.
Когда в России в 1905-ом году началась смута, Рихтеры не жалеют денег на активное противодействие ей, а молодой Макс с оружием в руках идёт усмирять «бунтовщиков». Монархия со смутой справилась. Однако события 1905-1907-го годов порождают у Рихтеров сомнение в прочности власти в России, и они без лишнего шума переводят свои капиталы на Запад, поместив их в швейцарские банки и в акции самых надёжных американских компаний.
В 1910-ом году Макс Рихтер ломает сложившийся жизненный уклад и уезжает из России в Германию. Ему идёт 27-ой год, он богат, образован и своей импозантной внешностью (несмотря на проблемы с причёской) привлекает внимание женщин. Вскоре он женится на баронессе фон Шойбнер и становится «фоном» и своим человеком не только в деловых, но и аристократических кругах Мюнхена, где супруги обосновались.
В 1911-ом году в биографии Шойбнер-Рихтера совершается очередной зигзаг: он поступает в Берлине в Высшую техническую школу. Сразу возникает вопрос: зачем ему, инженеру по образованию и опытному уже бизнесмену, это было нужно? Дело проясняется, когда мы узнаём, что под крышей Технической школы было спрятано учебное заведение, готовившее военных дипломатов и разведчиков (немцы – да и только ли они? – любили маскировать специальные заведения под вид безобидных учреждений).
Началась мировая война, и мы видим Шойбнер-Рихтера на должности германского вице-консула в турецком Эрзеруме. Скорее всего, эта должность была всего лишь прикрытием для разведчика, деятельность которого даже в союзной стране, каковой была для Германии Турция, не подлежит огласке.
Надо сказать, что причастность к разведке породила у некоторых авторов соблазн представить его двойным агентом: не только германским, но и российским, специально отправленным в 1910-ом году в Германию и внедрившимся в их разведку. Доказательств этого, похоже, нет, но напрочь исключать эту коллизию вряд ли стоит: отсутствие документальных доказательств в данном случае – не довод, разведка всё же не та организация, которая любит оставлять следы своей деятельности, особенно документальные.
После заключения сепаратного мира между Советской Россией и Германией российская Прибалтика перешла под контроль Германии. Появившиеся там после октябрьского большевистсского переворота органы советской власти были быстро задушены. Именно тогда в составе разведки немецкого корпуса в Прибалтике появляется новый сотрудник – майор Шойбнер-Рихтер (и даже здесь он маскировался, официально выступая в качестве руководителя пресс-бюро штаба корпуса). Как местный уроженец и бывший российский гражданин он используется для налаживания связей между германским командованием и лидерами разворачивающегося антисоветского движения. Задача была не из лёгких, так как большая часть царских генералов и офицеров стояла на твёрдой антигерманской позиции, да и роль Германии в финансировании большевистского переворота для них не представляла секрета.
В ноябре 1918-го года кайзеровская Германия была разгромлена Антантой (но уже без России, потери которой в этой войне превышали миллион человек), в самой Германии произошла так называемая Ноябрьская революция, в результате чего германской армии из Прибалтики пришлось убираться. Вместе со всеми пришлось убраться и Рихтеру. К тому времени к его незыблемым монархическим убеждениям добавляется непримиримый антибольшевизм, и это его мировоззрение становится движущей силой во всех его последующих действиях.
В начале 1919-го года Шойбнер-Рихтер возвращается в Германию. Полный политический крах, к которому привели страну агрессивные устремления германской монархии, обратился ещё и крахом зкономическим, и крахом идеологическим. И этот последний затронул особенно больно, буквально все социальные слои общества. Все без исключения немцы искали тогда для себя ответа на вопросы, почему-то считающиеся чисто русскими вечными вопросами: кто виноват и что делать?
Макс Рихтер – не исключение, он тоже не знает пока, что делать, хотя на вопрос «кто виноват?» у него уже сформулировался ответ: виноваты российские большевики, а если смотреть шире, то все марксисты – хоть русские, хоть немецкие. Надо отметить, что он изначально отвергал тезис о еврейской сущности большевизма, считал большевиков людьми, лишёнными национальной принадлежности, и публично характеризовал их как «банду враждебных любому народу преступников и фанатиков».
В марте 1920-го года Шойбнер-Рихтер принимает участие в организованной немецкими монархистами попытке государственного переворота, целью которого ставилась ликвидация Веймарской республики (так называли официальную власть того времени в Германии). Во главе мятежников стоял один из популярных лидеров юнкерства Вольфганг Капп (по его имени это выступление получило название капповского путча), а также генералы Людендорф, Лютвиц, Эрхардт. Выступление это было плохо организовано и провалилось, хотя был момент, когда казалось, что оно развивается успешно: перетрусившее правительство во главе с президентом Эбертом сбежало из Берлина. Однако момент этот использован мятежниками не был, путч в конечном итоге провалился, а путчисты разбежались кто куда.
Шойбнер-Рихтер прибывает в Мюнхен и, нимало не напуганный неудачей капповского выступления, активно восстанавливает довоенные отношения с баварской аристократией и промышленниками и одновременно налаживает связи с верхушкой русской эмиграции. И это ему хорошо удаётся. Какую-то роль в этом сыграла его жена, которая была близка не только к представителям баварской аристократии, но даже к бывшему королевскому роду Виттельбахов. Но главное было, конечно, в способностях самого Макса Рихтера. Вот как писал о нём митрополит Иоанн: «Лёгкий в общении, богатый и щедрый, он умел привлечь к себе совершенно разных людей. В круг его знакомых входили слесарь Антон Дрекслер и стальной магнат Фридрих Тиссен, унтер-офицеры рейхсвера и генерал Эрих Людендорф, бывшие российские студенты, прапорщики и поручики и великий князь Кирилл Владимирович». Иоахим Фест, биограф Гитлера, почти вторит ему: «Он был личностью, окутанной тайной, но при этом широко принимался в обществе, знал несколько языков и имел многочисленные связи среди промышленников, с королевским домом Виттельбахов, с великими князьями из дома Романовых и церковной знатью». Совпадения свидетельств из этих совершенно разных по времени и по направленности источников дают основание полагать, что всё сказанное близко к истине.
Так оказалось, что в баварской столице собралось много балтийских немцев, эмигрантов из России. Эти люди в основной своей массе были искренними российскими патриотами, и по этой причине – сторонниками активных действий по освобождению России от захвативших там власть «жидов». При этом многие из них готовы были принять личное участие в любом, даже самом авантюрном, как сейчас сказали бы, проекте, вплоть до военного освободительного похода. Но никто тогда в Европе идти походом на освобождение России уже не собирался: у всех правителей горела земля под их собственными ногами. Так что жаждавшим активных действий эмигрантам пришлось искать другое поле для применения своих сил. И они его нашли.
В то время в Германии, после поражения в мировой войне поставленной странами-победительницами, как писал очень не почитаемый ныне Ленин, «в условия материальной невозможности экономического существования, в условия полного бесправия и унижения», одна за другой стали появляться мелкие партии, группы и группочки, объединявшие людей различных слоёв общества, крайне недовольных своей жизнью. У этих партий и групп могли быть разные программы действий, но в то же время в этих программах присутствовали два обязательных общих пункта. В качестве программы-максимум декларировалась высокая цель – возвращение Германии её былого величия, то есть как раз то, что ставили во главу угла идеологи «консервативной революции». Программа-минимум была проще – свержение существующего правительства «национальных предателей». Некоторые из них трубили ещё об одной своей цели: непримиримой борьбе с марксизмом, коммунизмом и большевизмом. В них-то и устремились те эмигранты из России, которые без активной борьбы с большевизмом уже не мыслили жизни.
Вот тогда-то и пересеклись жизненные пути Шойбнер-Рихтера и Адольфа Гитлера, незадолго до этого возглавившего Германскую рабочую партию. Партия эта возникла в Мюнхене в результате слияния двух малочисленных политических организаций – Свободного немецкого комитета борьбы за немецкий мир и Политического рабочего кружка. Во главе первой стоял журналист К. Харер, во главе второй – слесарь А. Дрекслер. В конце 1919-го года в эту партию вступили двое бывших военных – капитан Эрнст Рем и ефрейтор Адольф Гитлер. Очень быстро Гитлер оттеснил от руля и Дрекслера, и Харера, стал председателем партии, которая с февраля 1920-го года стала именоваться Национал-социалистической немецкой рабочей партией (Nazional-sozialistische Deutsche Arbeiterpartei – NSDAP).
Что привело Шойбнер-Рихтера именно в партию Гитлера, вряд ли можно теперь понять. С Гитлером он познакомился в октябре 1920-го года и уже вскоре стал членом НСДАП. Новый член партии оказался для неё истинно золотым кладом. Он не только открыл для неё свой кошелёк, правда, сильно уже потощавший, но и, благодаря своим связям и авторитету в деловых кругах, убедил некоторых не очень пострадавших от поражения в войне немецких толстосумов (Тиссен, Борзиг, Гансер) вложить в НСДАП довольно большие деньги. И не только немецких. Серьёзную финансовую помощь партии оказали русские нефтепромышленники: Гусаков, Нобель, Денисов. Гитлер не скупился на слова благодарности Шойбнер-Рихтеру, хотя по существу ему хотелось иметь в его лице не популярного деятеля, пользующегося авторитетом в различных кругах, каким он тогда был, а лишь финансиста. Однако получалось не так. «Его влияние на Гитлера было огромным», – пишет Фест и утверждает, что именно благодаря этому влиянию в период их совместной деятельности в программе партии не было и речи о притязаниях «народа без пространства» на территорию России. Речь тогда шла только лишь о возвращении отнятых колоний и части земель на востоке, которые Германия утратила в связи с поражением в войне.
Вместе с Шойбнер-Рихтером в НСДАП вступило немало прибалтийских немцев, эмигрантов из России. Когда для партии была приобретена (в основном за деньги Шойбнер_Рихтера) обанкротившаяся газета «Voelkischer Beobachter» и начался её выпуск как партийной газеты, в числе сотрудников не без стараний со стороны того же Шойбнер-Рихтера оказалось немало его соотечественников. Гитлер по этому поводу вроде бы шутливо, но на деле с недовольством, говорил, что «её следовало бы, собственно говоря, снабдить подзаголовком «Прибалтийское издание».
8-го ноября 1923-го года Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер принимает участие в так называемом «пивном путче», или «походе на Берлин», организованном Гитлером. Как пишет И. Фест, «Гитлер держал под руку Шойбнер-Рихтера, и это был жест ищущего опоры, зависимого человека». Рядом с ними шли генерал Эрих Людендорф и капитан-лётчик Герман Геринг.
Шойбнер-Рихтер был убит одним из первых же выстрелов, сделанных полицией.
Позднее Гитлер говорил: «Все заменимы, только не он». Это были лишь слова. Он быстро забыл то, с чем соглашался, когда рядом с ним был Шойбнер-Рихтер. На место главного идеолога и философа партии выдвинулся Альфред Розенберг (тоже, кстати, прибалтийский немец, говоривший по-немецки хуже, чем по-русски). В программе партии появился лозунг «Drang nach Osten».

К чему этот Drang привёл Германию, известно.

[golos]

Валерий Зиновьев
Детство
"...Низкий поклон вам жители глухой сибирской деревеньки, что не было у вас к нам, сосланным немцам, ненависти ни взглядом, ни словом, ни делом. Благодарен сибирякам я, в них есть ещё стержень, и «ржа» его не коснулась, как некоторых людей западных. И если устоит и сохранится Россия, то отсюда только."
http://www.proza.ru/2011/08/04/852

Бабушка
"Самые светлые воспоминания детства связаны у меня с моей бабушкой, Екатериной Павловной. Чистокровная немка с Поволжья, она разговаривала по-русски с акцентом, а читать, писать и молиться Богу могла только на немецком языке..."
http://www.proza.ru/2011/05/08/907

[golos]

Ирина Пашкевич

"...Сколько российских немцев испытало на себе все тяготы ссылки – голод, холод, заботу о том, как прокормить детей, работу в трудармии, в шахтах или на лесоповале. Все это касалось взрослых. А сколько сломанных детских судеб было в то время! Иногда обоих родителей забирали в трудармию, а детей отправляли в детские дома. Ребята постарше еще помнили своих родителей и знали хотя бы свою фамилию. Совсем маленькие были лишены и этого, и потому терялись в жизненном водовороте, не помня ни рода, ни племени..."

http://proza.ru/avtor/michael2

[Шмидт]

Уважаемые форумчане- читатели темы "Проза. Память живa!" Вот и я решил по совету форумчан выставить свои воспоминания здесь. Можно озаглавить их так: " Мои воспоминания. Немповолжье-Сибирь-Минск-Германия-Сибирь"

С годами всё больше и больше задумываешься о прошлом. Вспоминаешь своих родителей и прародителей. Вспоминаются сами собой картинки жизни из детства, которые ты хорошо помнишь сам, вспоминаются и эпизоды из рассказов родителей и старших братьев и сестёр. Всё это вместе с твоими раздумьями просятся на "бумагу". Хочется оставить детям и внукам эти воспоминания. И всем последующим поколениям. Ведь они теперь жители Германии, а с годами история нашей семьи будет забываться. Как мы сейчас многого не знаем из жизни наших предков, так и они потом будут задавать вопрос: "А кто мы? Откуда? Кто были наши прародители?"
Дорогие форумчане, для меня тоже форум и сайт стали родными, хотя я здесь не так давно. Вот и хочу с вами поделиться своими воспоминаниями о той жизни нашей семьи, которую я помню и знаю. Пишу ещё и потому, чтобы и остальные, прошедшие тот же путь, откликнулись и написали о себе. Итак, путь ПОВОЛЖЬЕ - СИБИРЬ - МИНСК - ГЕРМАНИЯ - СИБИРЬ.
Так, в результате неразумной политики хлебозаготовок в 1921 — 1924 годах среди немцев впервые за последние полтора столетия разразился голод. Не обошел голод и мою семью Шмидт. В то время мои родители, Александр Филиппович Шмидт и Елизавета Ивановна Шмидт, уроженка Шпехт, с двумя детьми, дочь-Виктория 09.11.1921г. рождения и сын- Виктор 12.03.1926г. рождения, жили в колонии Зельманн. Когда Виктору исполнилось 4 месяца, родители решились на переезд в Западную Сибирь, а точнее в г. Омск. Это было, можно так сказать, началом эпопеи скитания фамилии Александра и Елизаветы Шмидт. По прибытию в Омск, там ведь нас никто не ждал, начались трудности в поиске жилья и работы. Отцу удалось найти однокомнатную квартиру 12-13кв.м с большой русской печью. Затем, нашел себе работу на Омском мясокомбинате в колбасном отделе,что очень хорошо повлияло на нашу дальнейшую жизнь, в частности на наше здоровье, ведь после голодовок в Поволжье стала питаться семья уже намного лучше, отец мог там, на работе, по дешевой цене покупать, хоть и не мясо, но всякие косточки, рёбрышки, из которых мама варила супы. В 1928 и годом позже, в 1929, родились еще двое детишек – сестра Мария, 06.04.1928г. р. и брат Александр, 27.12.1929г.р... Так как комнатка очень мала была, то спали и играли в основном на русской печи, а зимой и подавно, одежды, как таковой, почти не было, вот и проводили все свободное время вместе с тараканами на печи. Эти два маленьких окошечка с одинарным стеклом, что были в нашей комнатушке, были всю зиму покрыты толстым слоем льда, так что в комнате было постоянно темно. Но здесь в Омске мы долго не задержались, не знаю по какой причине, родители сказали, что из-за сильных, им не привычных, морозов. Правильно ли было их решение? Не знаю, не мне их судить. Остались бы в Омске, может быть и не было бы автора этих строк, все что делается – делается к лучшему.
Итак, весной 1930г. семья Шмидт перезжает в более теплый край, в г. Одессу, на Украину. Папа нашел у фермера, за пределами города, работу скотником,а жили мы у него в сарае, для детей это было идеальное место для времяпрепровождения под открытым небом.
К сожалению, эта радость была не долгой, так как отец не мог себе найти постоянное место работы, а также место для жилья. А потому семья решила переехать в Белоруссию, в г. Минск. Там жил уже наш дядя Иоганнес, младший брат отца, в однокомнатной квартире 16 кв.м., которую он нам и передал, а сам уехал из Минска. Но ненадолго, вскоре он снова вернулся в Минск. И так, через два месяца пребывания в Одессе, наша семья оказалась опять на колесах из Украины в Белоруссию, от берега Черного Моря к берегам реки Свислочь, которая разделяет город Минск на две части. Забегая вперед, хочу сказать, что с этим городом, в котором мы прожили 12 лет, (1930-1942гг), связаны как радостные так и горькие воспоминания. В Минске родились четыре члена нашей семьи, в том числе и автор этих воспоминаний.
Но все по порядку.
Приехали мы в Минск ночью и, к счастью, оказался рядом единственный перевозчик с бричкой, который и довез нашу семью до места назначения. До той самой квартиры, 16 кв.м. величиной, в которой пришлось нам прожить ни мало, ни много, а всего-то 12 лет. А к концу 1940г. в нашей семье уже было 8 детей.
Продолжение следует...

[Наталия]

Как мы сейчас многого не знаем из жизни наших предков, так и они потом будут задавать вопрос: "А кто мы? Откуда? Кто были наши прародители?"

Очень хочется верить, что наши потомки не будут обременены житейской суетой, будут задумываться:"А кто мы? Кто были наши предки?" Но мы должны сейчас уже эти семена посеять. Коль хотим получить всходы. Надо находить время и у себя, и у них, чтобы рассказывать или хотя бы бросать иногда нужные фразы, чтобы они запали им в душу, чтобы помогли им в этой сумасшедшей жизни не потеряться. Не потерять главного, что является основой жизни.Ведь в погоне за жизненными благами так легко утратить, что не купить ни за какие рубли, ойро и доллары.Я наблюдаю за своими детьми и внуками. Обращаю внимание на всякие мелочи,замечаю всё. Вот смотрю у доченьки появилась на полочке в спальне фотография моего деда Эдуарда, её прадеда. Раньше её не было, а теперь появилась. И мне стало радостно. Значит, моё дело по изучению рода безследно не проходит. Какой-то след оставляет в моих детях. Надо, надо садиться за воспоминания. Это та ниточка, которая соединяет поколения.Это важнее и дороже счетов в банке. Это духовность, которой нет цены. Хочу и в этой теме выразить свою безмерную благодарность автору воспоминаний Альвинусу Шмидт. Как важна для всех нас Ваша работа! Одно дело, когда пишет писатель, историк( спасибо им), а другое дело, когда человек без писательского опыта берётся за перо. Такие добрые и искренние воспоминания нужны всем нам. Чтобы узнать путь нашего народа. Чтобы побудить и нас к работе души и сердца.

[Шмидт]

Уважаемые форумчане. Я хочу выставить воспоминания. Написаны они мною, но многое мне рассказали мои близкие, более старшие мои братья и сёстры. Вот как это было.

Принудительное возвращение в СССР.

В августе 1945года началась погрузка в телячьи вагоны нас, немцев Поволжья, а также Причерноморья и других российских немцев, которые в силу обстоятельств оказались в Германии. Это было, на мой взгляд, насильственное, нечеловеческое возвращение туда, куда вовсе не хотелось. Не хотелось потому, что всё было свежо в памяти. Была надежда, даже уверенность, что здесь нам будет лучше. Здесь мы – на своей родине. Это была репатриация нашего народа. Она так же жестока и бесчеловечна как депортация по Указу от 28 августа 1941года, когда российских немцев выселяли с Поволжья, Украины и других мест проживания только за то, что они были по национальности немцы. Эта насильственное перемещение имело другой характер, более суровый. Нас считали врагами народа, изменниками родины. Нас так же как и в 1941году загнали ( по другому не скажешь) в телячьи вагоны по 40 человек, в полу вагона сделали дырку- это была уборная, окна забили досками снаружи, на двери вагона повесили замок с пломбой. Состав сопровождали 2 русских офицера и дюжина солдат. Через Германию проехали быстро, а в Польше больше стояли, чем ехали. Каждую ночь наводили в вагоне "порядок". Делалось это таким образом - ночью отворялись двери вагона, стояло два солдата с красными повязками на рукаве и с пистолетами в руке и с криком: «Всем спокойно оставаться, мы из городской комендатуры, делаем обыск, нет ли у кого из вас оружия или тому подобного“. При этом один оставался вне вагона с пистолетом, нацеленным на людей, а другой входил в вагон и делал обыск. Всё, что ему нравилось из вещей, он бросал в середину вагона на пол, затем отбирал у людей часы, драгоценности, а вещи, которые сбрасывал на середину вагона, собирал в мешки. Потом они исчезали, не забыв запереть двери снаружи и повесить замок. Утром, когда люди жаловались офицерам на грабёж, те смеялись и говорили: “Cкажите – спасибо - что живы остались“. Такой грабеж проходил каждую ночь, но уже в другом вагоне. Мы знали, что это были наши охранники, под защитой своих же офицеров. Люди ничего не могли сделать и теперь мы знали причину нашего долгого проезда по Польше. Когда все вагоны были обысканы ( на это им потребовалось 4 недели), подъехали к границе с СССР, Белоруссии, Бресту. Здесь нам пришлось всем выйти из вагона, на поле. Там стояла палатка, через которую надо было всем пройти, здесь посчитали количество людей, отобрали предыдущие справки и выдали новые, в которых изменили только место назначения. Теперь там стояло - Иркутская область - вместо Новосибирской. После двухдневного пребывания в чистом поле под обильным дождем со снегом нам подкатили состав с восьми осевыми вагонами (пульмановские), в которые затолкали 120 человек. До Бреста нас вообще не кормили, а тут выдали нам консервы и чёрные сухари. Теперь удвоили охрану и значительно быстрее чем по Польше, за неделю, проехали Урал, границу Азии и Европы, и оказались в Сибири. В Омске простояли 2,5 дня на товарной станции, где нас в первый раз за всё время нашего насильственного перемещения группами сводили в баню. Это произошло в городе, из которого мы 15 лет тому назад добровольно переселились в Минск. В Омске нам снова выдали провиант и поезд двинулся дальше. После трёх недель пути от Бреста ночью отцепили несколько вагонов, в том числе и наш вагон. Утром, когда стало светлее, через щели вагона спросили проходящих людей, что это за станция. Был ответ – вторая Москва. Затем открылись двери вагона, стояла группа солдат с оружием и последовал приказ « Всем выйти!». На дворе стоял месяц октябрь, все люди одеты по зимнему, а мы с детьми – полуголые. Те вещи, которые имели люди, по дороге отобрали наши охранники, но приказ есть приказ. Было холодно, у одного из офицеров имелся список в руках и он выкрикивал фамилии. Подъехала «карета», из нее вышел весь в орденах майор Мыжчук. Это был наш господин. Затем подъехали «покупатели» - председатели колхозов на санях. Они выбирали себе рабочих из бездетных фамилий. Всё это выглядело как в фильмах, в которых продавали рабов. Люди выходили из вагона, становились в шеренгу, проходил его величество-председатель колхоза и кто ему приглянулся, того брал. Было одно отличие от рабов, нам не заглядывали в зубы и председатель не платил деньги за нас, всё остальное - копия фильма « Осмотр рабов».

Ну, а тех, кто им не приглянулся, снова загружали в вагоны. Вся эта процедура длилась до обеда. Люди мёрзли, дети плакали, а эти бессовестные, безжалостные были одеты в полушубках. Как их назвать не знаю, но они кричали на женщин: «Успокойте ваших ублюдков!». Господи, как таких, настоящих ублюдков, земля носила! Всё это происходило на станции Тайшет Иркутской области. Проехали дальше, всю ночь, а под утро наш вагон просто отцепили на пути. А поезд с другими поехал дальше. Слышим на улице разговор, один спрашивает: «А что в вагоне?». Другой ему в ответ: «Ты что не знаешь, да там фашисты!». Люди-то не знали, кто такие немцы Поволжья и Причерноморья, что это те немцы, которые принесли в Россию цивилизацию, агротехнику, белый хлеб и многое другое. Они только знали, что это те немцы, которые убивали на фронте их отцов, братьев и сестер, с рогами. Их ненавидели люди и когда двери вагонов открылись, то уже стояла толпа любопытных. И мы их очень разочаровали, рогов-то у нас нет, да и выглядим так же как они. И дети с нами малые, ведь в фильмах показывали немцев в шлеме и с рогами, а тут? Разочарование было вслух высказано: « Какие же они немцы? Обманули нас.» На лицах людей появилась жалость от вида полураздетых и плачущих детишек. Кто-то сбегал куда-то и принёс одежонку и хлебушка. Мир не без добрых людей. Слава этим людям!!! Нас высадили из вагона, перед нами стоял лейтенант с группой солдат с автоматами на ремне. Он по спискам сверял, все ли фамилии в полном составе. Когда по списку всё сошлось, нас выстроили в шеренгу и шагом марш! Дорога вела мимо конюшен, одна конюшня была пуста. Нас вели дальше в поселковый клуб. Это был посёлок Квиток. В клубе нам и предложили располагаться. Конечно, в клубе ничего кроме деревянного пола не было. Пришёл лейтенант и представился: «Я ваш комендант Белов!». Всем старше 16 лет дали уже готовое заявление, в котором стояло следующее: «Без разрешения коменданта не покидать это селение, при нарушении – 25 лет тюрьмы“. Это надо было им подписать. Такую бумагу надо было подписывать каждый месяц.

Продолжение следует....

[Шмидт]

Возвращаюсь к своим воспоминаниям. Итак, мы – в Сибири, в Иркутской области, в посёлке Квиток. Далёкая Германия осталась в прошлом. Рухнуло всё. Надежды и мечты. Но жизнь продолжалась и надо было жить. Но пришлось выживать. Терпеть, терпеть. Не только физические мучения, но и моральные. Мы были под жёстким надзором, «под комендатурой». Конечно, старшие. Только мы, дети, были ещё «вольные». Поселок Квиток располагался на возвышенности. Кругом тайга, река Топорок протекала совсем близко. Жители поселка были в основном раскулаченные крестьяне при коллективизации 1926-1933 годов. Занимались лесозаготовкой и изготовлением строительного материла на большой пилораме. Была в посёлке и мебельная фабрика « Краснодеревщик».
По приезду, на следующий день пришёл охранник и объявил, что каждый должен готовить себе жилье сам. Людей отвели в ту конюшню, что стояла пустой, дали навозные вилы и лопаты. Нужно было выгребать навоз и очищать своё жилище. Позже привезли доски-горбыль. Комнаты распределяли по боксам ( бокс - это то место, где стоит лошадь в конюшне), размер одного бокса примерно 1,5х2,5м. Нашей семье дали 3 бокса, это значит - 4,5х2,5м. Из оставшихся досок сделали вдоль стены нары и соломой их застелили, так получилась комната на 3,5х1,5 м с одним окошком 1/2х1/2м. В ней же и кухонку смастерили. Железную бочку разрезали пополам, между ними положили железный 2см лист, сверху вырезали маленькое отверстие для трубы, а сбоку в верхней половине бочки вырезали отверстие, куда дрова закладывать, а в нижней половине возле пола, чтоб золу выгребать.Вот и вся конструкция. А то, что копоть в этом жилье, никто в расчёт не брал. Ведь мы же были немцами. На эту работу ушло 2 недели. А мы «жили» пока в клубе, спали на полу. На глазах у всех, ( и никто уже не стеснялся) по надобности ходили на ведро, прямо тут же, как взрослые так и дети. А куда деваться? Кормились сухим пайком, кто-что и где мог достать, тем и довольствовались. На самих уже и одежды не осталось, всё пришлось менять у местных жителей в обмен на кусок хлеба или картофелину. Трудно всё это вспоминать. Горько и обидно. Но это всё было. Это всё было мною пережито. Наконец-то «новоселье», переехали, устроились. А голод-то морит. Отцу дали работу, конюхом на конюшне, тут же рядом. Пришлось сразу попросить аванс на продукты. Дали. Мои старшие два брата и сестра (Виктория, Виктор и Александр) получили работу на мебельной фабрике, которая находилась в 3 км от конюшен, то есть нашего жилья, на берегу реки Топорок. Виктория попала в лыжный цех, а Александр в цех по производству бочек – бондарем. Виктора приняли в котельную истопником. Топилась котельная опилками и дровами, а смена продолжалась 12 часов. 12 часов подряд нужно было лопатой загружать опилки в топку. Рабочим давали хлебные карточки по 400г, для семьи 1,6 кг хлеба и больше ничего. Хлеб легче было сосать, чем жевать, так как он сильно прилипал к зубам. Это был, конечно, не хлеб, а подобие хлеба. То, что в Сибири зима начинается уже в сентябре ни для кого не секрет, а мы начинали здесь жить, перенося все тяготы, в конце октября. Вот и новый 1946год. Лютый год. Борьба за жизнь семьи шла полным ходом. Дети, в том числе и я, лежали на нарах в плотную, чтоб хоть друг от друга тепло получить. Наши боксы были крайние. Ветер дул со всех сторон, а от печки было мало толку, только дым глаза жёг. Не было сил даже, чтобы встать. От окошка света почти никакого, а тут ещё и дым, оттого ещё темнее. Мама водички скипятит, а мы и проглотить не можем, глотать-то разучились. Водичка течёт по подбородку, тёпленько, так хорошо. Мама нас соломой укутает, а сверху одеялом накроет, чтобы ветер солому не раздувал. И лежим так днями, без всяких эмоций, в туалет ходить нечем, только кровью. Тогда мама варила солому овсяную и этим отваром нас поила. Стало полегче, отец иногда приносил, под страхом смерти, пару горсточек овса и так нас мама отпоила, что мы начали глотать. Иногда лошадь сдыхала, так отец тайком приносил кусок мяса, которого нам нельзя было есть, но все-таки мы ели. Виктор или Виктория ходили вопреки запрету через Топорок к селению Невельск, которое находилось в 7 км от мебельной фабрики, чтобы там просить милостыню. В Невельске строили японские заключенные трассу Тайшет-Братск, а им правительство Японии высылало ежемесячно продукты питания. Они делились с теми, кто у них просил. Они знали, что мы немцы и в каком мы положении. Иногда Виктор, иногда Виктория ходили к японцам, просили милостыню, голод сильнее страха и стыда. Иной раз повезет больше, другой раз меньше, но всегда что-нибудь приносили. К японцам ходили и другие, кроме наших. Виктор ходил в основном утром, после ночной смены, вместо того, чтобы спать, отдыхать после 12-и часовой изнурительной работы. Им было ясно - любым путём надо было эту зиму выжить, тогда будем жить все. Спасибо вам, родные мои, за вашу заботу о нас младших. Ванюша, мой братик, ( ему исполнилось тогда 13 лет) начал ходить в лес, искать что-нибудь съедобное. Так мы дожили до весны, солнце начало нас греть, мы немного оправились. Иван ставил петли из волоса конского хвоста на зайцев и стал приходить домой с мясом, а позже нашёл поле черемши, так вообще семья оздоровилась. Ведь черемша - это чеснок лесной, состоит из множества витаминов, особенно много в ней витамина С и минералов, которые помогли нашим исхудалым телам окрепнуть. Затем и Анечка с Адольфом стали с Ванюшей ходить по полям, искать что-нибудь съедобное. Картофель, колоски пшеницы собирали. В мае стали собирать березовый сок, у птиц гнёзда просматривали и, если уже были яйца, то домой носили. Одним словом, семья Шмидт пережила зиму и выжила. Вскоре начался сезон пасти коров, за эту должность взялся наш Иван и, должен сказать, что он очень хорошо справлялся со своими обязанностями и не один сезон. Он был прирожденный пастух. Он пас людской скот, не колхозный, здесь колхоза не было. Опыт пастуха ему пригодился позже в колхозе, куда нас принудительно в 1947 году забросили. Наступило лето, а с ним мошка и комары. Чтобы хоть как-то от них избавиться, мазали себе лицо, шею, руки, ноги скипидаром. Тело, конечно, горело от скипидара, но это было легче перенести, чем мошку и комаров. Теперь на смену Ивану надо было уже Адольфу и мне идти. Искать на полях, в лесу что-нибудь съедобное. В лесу появилась ягода-костяника, потому что с косточками была. Чуть позже – земляника, затем – малина, красная и черная смородина, черника, голубика, брусника, ежевика и клюква, а также грибы. Вот какой перечень богатств лесов Сибири. Мы, дети, этими богатствами пользовались всё лето. Хоть и опасно было - змеи, волки, медведи, рыси водились в тайге, но самое страшное было - заблудиться. Из тайги выйти было даже опытному не просто. Но мы хорошо запоминали наставления старших и ни разу не попадали в плохую ситуацию. Этот инстинкт ориентировки сохранился у меня до сегодняшнего дня. Мы собирали ягоды и уже следили за другими ягодами, когда они поспеют. Приносили домой, дома их очищали от мусора и продавали на базаре. Были ведь семьи, у которых не было времени ягоды собирать. Мама варила из ягод варенье, сушила на зиму, а черёмуха -отличное лекарство от поноса. За стакан ягод получали 10 рублей, деньги эти ничего не стоили, было время красных червонцев, коробок спичек стоил 13 рублей. И все - таки, нужно было продавать, иначе не могли себе купить зимние вещи, а они нам ой как нужны были. К зиме удалось-таки купить 3 пары валенок и несколько фуфаек и ватных штанов. Рабочим давали спецодежду, которую старшие носили даже по праздникам, а дети могли вперемежку носить валенки и фуфайки с ватниками. Никто не жаловался, что валенки жмут или большие. Зимой нашли новый вид дохода - рыбачить, подлёдный лов. Прорубишь топором дырку во льду и скорей удочку забрасывай, рыба идёт подышать воздухом, а тут на тебе и лакомка висит, цап и на крючке. Особенно рыба налим из семейства сомов хорошо ловился. Рыба эта с усами. Больше всех улов был у Ивана и Адольфа. Рыбалка - это было их хобби. Все эти свои воспоминания я пишу, разумеется, для своих близких. Братьев, сестёр, детей и внуков. Ведь каждая мелочь важна. Эти подробные описания помогут понять то жуткое время. Помогут понять, что главное для нас тогда было выжить, сохранить семью. Мы были лишены детства. На нас лежали заботы – как не умереть с голода. Как не погибнуть, как не замёрзнуть. Это разве можно забыть? Это в памяти осталось на всю жизнь. Вот такое «счастливое детство» нам было уготовано «отцом всех народов».

[Шмидт]

К своим воспоминаниям я шёл очень долго. Столько было передумано всего. Столько выстрадано. Вот и снова воспоминания побежали. И их не остановить. Они не последовательны во времени. Потому прошу меня простить, что я пишу так, как думаю, как вспоминается. А потому мы сейчас переместимся в более ранний отрезок времени. Мы в Минске.
У нашей семьи и семьи дяди Иоганнеса Шмидт, живших в 1941года в Минске, когда все поволжские немцы были депортированы из мест постоянного проживания на Урал и в Сибирь, судьба сложилась несколько иначе. Как? Нас не подвергли депортации, взрослых мужчин и женщин не забрали в труд-армию. Мы побывали короткое время в Германии и на немецкой территории, в Польше, а затем уже в 1945, после победы, принудительно переселили, репатриировали в СССР на спец-поселение. Кто прошел этот путь, можно посмотреть по спискам EWZ на сайте http://odessa3.org/index.html
Кому больше повезло, не мне судить.
По оценке выходца из этих мест Г. Лёбзака, в 1921-22 годах на Волге умерло голодной смертью 166 тысяч немцев. А саратовский историк О. Винс, основываясь на архивных данных, утверждает, что жертвой голода стал каждый четвёртый житель немецкой автономии.
Изучив подробно эту печальную страницу в жизни моего народа, поволжских немцев, явственно представил всю трагичность жизни семьи моего отца. Да, именно голод и безысходность ситуации заставили моего отца принять такое решение. Покинуть родину своих предков, покинуть насиженное место, родное Поволжье.
И я нисколько не осуждаю его, а наоборот, поддерживаю и принимаю это его решение. Скорее, именно эта трагедия и связанный с ней отъезд в Сибирь послужил началом скитания нашей семьи по бескрайним просторам бывшего СССР. Скорее именно тогда, может, вначале бессознательно вырисовывался путь движения нашей семьи на истинную родину, историческую родину, туда, откуда когда-то приехали мои предки в далёком 1767 году, в Германию. Но сколько ещё предстояло вынести жизненных невзгод, лишений, мучений, преодоления… Но это была жизнь моих близких, моя жизнь.
Многие немцы Поволжья в голодные 30 годы переселялись в Белоруссию, часть из них затем возвратилась обратно, а некоторая часть была застигнута войной и они попали в Германию. Где приняли немецкое подданство. После войны возвращены обратно в Россию. В этом числе оказалась и моя семья, семья Шмидт.... Некоторая часть из них все же осталась с войны в Германии.
А теперь о нашей жизни в Минске. Дом, в котором мы жили в Минске, был деревянным и стоял во дворе, как-бы отгороженным от улицы другими высокими жилыми домами. В нем было 7 квартир, в которых жили 5 немецких, одна русская и одна еврейская семьи. Наша квартира была средней, поэтому в ней находилось только одно окно. В квартире был стол и 3 стула, две деревянные кровати, устланные соломой, а в середине комнаты стояла железная печка для отопления, на которой нельзя было готовить пищу. Пищу мама готовила на керогазе. Одну из кроватей можно было растягивать так, что она становилась шире, и на ней спали дети, как говорится - в тесноте да не в обиде. Папа нашёл себе работу слесарем-водопроводчиком, но зарплата была очень мизерная. Потому пришлось и маме взять ещё работу на дом, а именно, стирать бельё для чужих людей. В большом котле на керогазе кипятила она бельё, ведь стиральных машин в то время еще не придумали и стирального порошка тоже.
Главная пища наша была хлеб, посыпанный солью с чесноком, иногда был и чай из сладкого дерева, который рос в Поволжье. Корни этого дерева сушили и с ними кипятили чай. А эти корни присылала нам наша бабулечка Магдалена Шпехт, уроженка Кретчь из Зельмана. У детей были большие проблемы в школе, не давался им белорусский язык. Дома ведь говорили на немецком, а на улице – на еврейском, так как мы жили в еврейском квартале. И друзья были немецкой или еврейской национальности.
Поэтому учительница, Наталья Ивановна, решила проверить наше семейное положение. Пришла, увидела, какая у нас комнатушка маленькая да куча детей, один меньше другого, посреди комнаты - котёл с бельём и паром ( окно не открывалось), долго с мамой не говорила и ушла. С тех пор она вошла в положение нашей семьи и, жалея Виктора, стала помогать ему в учёбе. В школе детям вдалбливали в их головы, чтобы они дома родителям говорили, что Бога нет и никаких христианских праздников чтобы не отмечали. Чтобы иконы со стен снимали и их уничтожали. Церкви позакрывали, делая из них склады, гаражи и т.п. Священников расстреливали или в Сибирь высылали, в трудовые лагеря. Вопреки запретам, люди всё равно тайком праздновали и Рождество Христово, и Пасху. Так прошли годы(1934,1935).
Голод постепенно затих и у нас иногда появлялось мясо в супе.
1937год. Тяжёлый год. Развернулась пропаганда против троцкистов, председателем НКВД (Наркомат внутренних дел) ) был Ежов. Вывешивали плакаты – портрет с изображением Ежова с вытянутой рукой, в ежовых рукавицах держит раздавленную змею. Смысл этого плаката заключался в том, что нарком Ежов раздавит змею, т.е. Троцкого. Кто был действительным врагом народа, народ в то время не знал. Это было время тотального притеснения интеллигенции, аресты невинных людей, время «чёрного ворона». Он подъезжал к подъезду ночью, энкэвэдэшники врывалисьь в квартиры невинных людей, насмерть пугая спящих детей и взрослых. Забирая их навсегда в трудовые лагеря для стройки больших объектов. Эти люди почти все погибали, их либо расстреливали как врагов народа, либо они умирали на великих стройках в ГУЛАГах. Из нашего дома забрали ночью отцов друзей Виктора - Шерер и Юнгблут, которые тоже были с Поволжья и их больше мы не видели. Нашему отцу повезло. У него была ночная смена, так что нас, детей, только порядком напугали. А отец был предупрежден и с тех пор прятался ночами, если не был на смене, в нашем дровяном сарае между поленницами. Мы, дети, этого не знали, нам нельзя было это знать, иначе мы могли бы ненароком выдать отца, так как чекисты часто детей расспрашивали.
Год 1939 – это год войны с Финляндией - был не особо заметным, продовольствия в магазинах хватало, только водка исчезла с прилавков, что нас не огорчало, водка нужна была на фронте в Финляндии.
Сентябрь 1939 г. ознаменовался нападением Германии на Польшу с запада, а СССР с востока. В стране же объявили, что ничего страшного не произошло, будто мы только подали братскую руку помощи нашим друзьям из Украины и Польши.
Война подошла и к границам СССР.
В городе Минске стоял уже хаос, по радио-громкоговорителю постоянно передавали сводки. А министр иностранных дел Молотов вещал: «Граждане СССР, всё уничтожайте и сжигайте, не оставляйте ничего врагу!» Так люди и поступали. Выли сирены, горели казенные дома, сжигались документы, взрывались бомбы, люди бежали в панике кто куда. Никто не знал, что делать. Начался грабеж, люди тащили всё, что могли вытащить из магазинов, которые уже были разбомблены.
24 июня в городе не видно было людей в военной форме, учреждения были эвакуированы и после эвакуации по приказу Молотова поджигали здания. Город Минск был без управления. Магазины не открывались, город горел, пожар стоял 5 дней. Бомбили в основном важные объекты. Электростанцию, водоснабжение, правительственные здания.
В конце июня немецкие войска заняли Минск. По радио-громкоговорителю объявили и развесили листовки на русском языке - « Населению подчиняться порядку и явиться на биржу труда». Все, кто выходил на работу, получали карточку на пропитания. Отца взяли сразу переводчиком в шутцполицай. На улицах темно, улицы ещё не все очищены от бомбежек. Опасно было. Появились партизаны, убивали тех, кто сотрудничает с немцами. Мы очень боялись за отца. Ввели комендантский час.
Я часто думал об этом отрезке жизни нашей семьи. Правильно ли отец поступал или нет? Но судить не берусь. Отец нёс огромную ответственность за семью. А она у нас была большой. Детей надо было кормить, растить. Война – огромное испытание для семьи. Как её пережить? Как выжить? Идеологическое воспитание в СССР предполагало жертвенность во имя родины. Много имён звучало, как образец для подражания ( Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой и другие), но в реальной жизни было всё сложнее. Война была развязана не простыми людьми, а верхушкой. Гитлером и Сталиным. А каковы её последствия? Историки всё ещё изучают. И тут ещё полно белых пятен. Кроме очевидного. Горя, нищеты, крови и смерти.

[Gerta]

К своим воспоминаниям я шёл очень долго. Столько было передумано всего. Столько выстрадано. Вот и снова воспоминания побежали. И их не остановить.

Низкий Вам поклон за то, что свои воспоминания выставляете на форуме.

[Шмидт]

Снова вспомнилось. Конечно, я лично этого помнить не мог. Мне не было и двух лет. Но рассказы старших братьев и разговоры в семье не могли не оставить глубокий след в моей душе. И в моей памяти.
Год 1942 начался для нашей семьи неожиданностью и большим изменением в нашей жизни. В начале февраля мы покинули Минск. Навсегда. Предстояла дорога в Германию. Как это случилось? Насильственным я это переселение назвать не могу. Не буду лукавить, но и инициативы от моего отца не было никакой. Мог ли он этому воспротивиться, думаю я? Скорее нет. Но то, что этот отъезд был мучительным для родителей – в этом я уверен на все сто. Нет, мучительна была не потеря родины. Ведь родиной родителей было родное Немповолжье. Которое они давно потеряли, спасаясь от голода. В Сибири они не прижились. Кроме нищеты вспомнить было особо нечего. Да и в Минске, хотя прожили там 12 лет, кроме бедности и труда изнурительного, постоянной тревоги за семью, тоже хорошего вспомнить и терять было нечего. Вот такая судьба. Искали лучшей доли, но не нашли. Как я могу упрекать своих родителей за такой нелёгкий путь!
А вот тяжёлым и мучительным для моих родителей этот отъезд был связан с потерей дочери Марии, моей сестрёнки. Она прямо перед началом войны была определена в летний лагерь «Талька», что под Минском. Там и застала её война. Так мы и потеряли её и до сих пор ищем. Как они мучились, сколько было разных дум. А вдруг она придёт в Минск и будет нас искать? Родители всё ещё надеялись на чудо, на то, что Мария каким-то образом может вернуться в Минск к нам. С другой стороны, постоянный страх за отца. Да и семья была в опасности. Ведь партизаны не разбирались, не раздумывали долго, гранату бросили в окошко и поминай как звали. Не хотел бы в то время быть я на месте родителей. Но… в феврале 1942года семья Шмидт покидает город Минск навсегда. Следуя в направлении своей исторической родины, родины предков, Германии. Да, тогда в ней был фашистский режим, она была в состоянии войны с СССР. Но в СССР был не менее жёсткий сталинский режим. И что из двух зол было лучше или хуже тогда не раздумывали. Простые люди просто жили. Родители нам сказали: «Ну, дети, возвращаемся на Родину!».
А что они ещё могли тогда сказать взрослеющим детям? Не буду описывать все наши мытарства в Польше и в Чехии, как чехи нас газом отравить хотели, как поляки над нами издевались. 24 марта 1942г, после обеда, пешком, нас повели на вокзал, посадили в вагон 7 семей поволжских немцев и 30 мужчин-белорусов. На следующее утро прибыли мы на немецкую территорию, на неизвестную нам станцию, где говорили уже по-немецки. Было воскресенье, утро, день Пасхи. Мама вздохнула и сказала нам:
« Ну, вот мы на немецкой земле, на земле наших предков! Как часто мой папа Иоганнес рассказывал мне о земле, где веками жили наши предки!». Я отлично понимаю, что маме стоило это спокойствие и эти слова. Время-то было военное и непредсказуемое. Никто не мог тогда и предположить, что нас ещё ожидает впереди. Но пока нас встретили люди из Красного Креста. Проявили заботу о нас. В этом тоже что-то было. Напрашивается мысль о сравнении. Что-то более нигде нас с такой заботой не встречали. Везде в СССР мы видели обратное и выживать было нашей личной заботой. Я рассуждаю с позиции простого человека, не вникая в политику и чью-то вину или правоту. Любой человек хочет жить. Это не значит, что жизнь любой ценой, даже предательством. Но тут предательства никакого не было. Здесь было стечение жизненных обстоятельств. Тем более «на руках» у родителей было столько детей. Нас поместили во внутренний двор городского совета, но начальство города не знало, что с нами, немцами, делать. Они сообщили о нас областному начальству, хотя было воскресение да к тому же и Пасха. К полудню подкатил на бричке молодой гауляйтер, пригласил нас, немцев, в помещение и очень вежливо начал нам объяснять: « По документам из Минска, вы числились как рабочие, едущие на заработки в Германию, в списках стоят имена и количество человек, но не стоит, что вы - немцы да ещё с детьми». Как такое могло случиться, он не знает и очень об этом сожалеет. Пообещал после праздника связаться с Берлином и уточнить, что с нами делать. Ведь мы, оказывается, все уже были распределены на работу к фермерам. Нам приготовили еду, всех покормили, а так как был выходной, то Виктор с другими юношами из нашей группы пошёл по городу погулять.
Их удивило то, что ничего не было заперто на висячие замки, не видели ни одного патрульного. Витрины магазинов были украшены и никто для охраны не патрулировал перед ними. Кругом всё чисто прибрано. На второй день Пасхи, после завтрака, приехали на тракторах и на подводах люди, погрузили всех нас и белорусов тоже и отвезли к двухэтажному дому, стоящему на территории поместья бауера. Наша семья получила большую комнату, в которой стояла печь для топки углем, несколько кроватей, полностью заправленных, и всё необходимое для жилья. Получили посуду и немного продуктов питания. На следующий день нам выдали продуктовые карточки и наш отец ушёл на работу. А Виктор с мамой пошли закупать продукты. А так как наша семья была многодетной, а детям давали немного больше на карточки, чем взрослым, можете себе представить, сколько пришлось маме с Виктором нести купленного. Так состоялось наше первое знакомство с Германией. Отец работал, мама с детьми - дома по хозяйству. Но вскоре пришёл приказ собираться опять нам в дорогу. Но куда?

[Шмидт]

Уважаемые форумчане! Спасибо за одобрение моих воспоминаний. Для меня это очень важно. Ведь я впервые взялся за перо, впервые свои размышления выставил на публику. Я открыл свою душу, и вы меня поняли. Я за это вам очень благодарен. А воспоминания меня несут дальше. Где тут мои личные ощущения, пришедшие из тех роковых лет, а где чувства, приобретённые при рассказах членов моей огромной семьи, трудно сказать. И трудно это отделить одно от другого. Я чувствую, что всё это пережил я лично. Как это объяснить, не знаю. Поверьте мне. Итак…
Нас снова берёт в свои объятия дорога. Но куда? Снова по вагонам. В направлении города Цвикау. Там снова пересадка в узкоколейный вагон. Прибыли в местечко Линденау, около Цвикау( Lindenau bei Zwikau ). Встретили нас люди из Красного Креста, отвели на заброшенную фабрику, которая находилась в пол-километре от Линденау. Подошёл офицер, поприветствовал нас и пожелал нам всего хорошего. Это был комендант лагеря. Оказалось, что так как мы были все по бауерам распределены, для этой цели приготовили нам эту фабрику. Там была столовая, нам выделили большое помещения для ночлега, в котором были нары с матрацами, наполненные соломой. Кормили не плохо, нам хватало и маме не в обузу. Обычно после завтрака приезжали «покупатели» и брали себе рабочих из мужчин и молодёжи, кому сколько надо было. Так продолжалось до конца мая 1942года. А потом опять в поезд и дальше. А куда, мы не знали. Только на следующий день поняли, что везут нас в направлении севера. После обеда прибыли в Гданьск (Danzig). Вагон отцепили, а мы стояли и ждали приказа выходить. Но его не последовало, а вечером вагон снова прицепили и нас повезли дальше.
Ехали всю ночь. Утром были уже около местечка Кониц под Гданьском (Chojnice bei Danzig). Это была Западная Пруссия. Поселили нас в лагерь, который находился за пределами города. Лагерь был окружен колючей проволокой, в нём находилось примерно 20 деревянных бараков, у ворот стояла вышка наблюдения, от чего нам было уже не по себе. Лагерь был заполнен такими же как мы немцами Поволжья, Украины, Бессарабии. И здесь мы впервые услышали слово “volksdeutsche“. Значит, мы - не немцы, а только люди, принадлежащие к немецкой нации. Это нас смутило. Выходит, мы люди особые, что-то есть в нас такое, чего другим немцам не свойственно. Mужчины работали где придётся, куда пошлют. 14 августа 1942 года приехала комиссия из министерства внутренних дел для принятия нами немецкого подданства. Отец и Виктор подали заявление. 29 октября наша семья получила документ, подтверждающий, что мы являемся подданными Германии.
Einbürgerungsurkunde(так назывался этот документ), а получил я сей документ по запросу из ЕВЦ / EWZ архива города Litzmannstadt / Лодзь при поиске сестры Марии. Что такое ЕВЦ / EWZ ?
По-нeмецки EWZ - Einwanderungszentrale, а по-русски - миграционная служба. Здесь мы тоже задержались не долго. Уже в ноябре 1942года, когда мне исполнилось 2 годика, моя семья снова в поезде, направляется в местечко Побъянице. Прибыли мы туда. У черты города стояли несколько высоких домов, в один из которых нас и разместили. Нам дали опять большую комнату с печкой для топки углём, лагерное руководство выделило нам посуду и продовольственные карточки. Так прошёл год 1942. Весь год практически на колесах. Наступил 1943год, и наша семья стала больше. Родился последний член нашей большой семьи, братишка Петя. Он же наш первый член семьи, родившийся за рубежом. Нас, детей, стало опять восемь. Весной 1943 года семья покидает лагерь и поезд привозит нас в местечко Заможщь, это там же, в Польше. Надо сказать, что здесь орудовала банда поляков, которая грабила и убивала тех немцев, которых правительство Германии оставило здесь на постоянное место жительства. Ведь немцам отдавали те хозяйства польских фермеров, которые убежали от немецкой власти. Пробыла наша семья здесь недолго, всего несколько дней. Затем на грузовике отвезли нас в местечко Тарноватка, район Томасщев. Это был наш лагерь, так называемый, центр. Нашу семью с двумя другими семьями на подводах повезли дальше в деревню Вепшов, лежащую в 10км от центра. Немного в сторонке от деревни стояла пара брошенных хуторов, в одном из них нас и поселили. Хутор, в котором мы оказались, был еще в хорошем состоянии. Во дворе был скотный двор, сарай и склад дровяной. В скотном дворе находились 3 лошади, 4 дойные коровы, один телёнок и 2 свиньи. Пашня, принадлежащая этому хутору, в основном была засеяна пшеницей, ячменем и овсом, остальная пашня была под сахарной свеклой. В соседнем хуторе жила семья, вернее, отец с дочерью, с немецкими корнями, его звали Янек, а дочь была ровесница Виктора.
В других хуторах жили поляки. Так как бандиты нападали ночью, о чём я уже писал выше, для хуторов выставляли охрану. В ту ночь дежурил Виктор ( он как и отец тоже получил ружьё) с Янеком и папа. Они пошли по наружному периметру осматривать хутора. Мама рассказывала, как двери прикладами разбили, как ворвались три бандита в дом, как согнали всех в комнату. Один нас охранял, а двое других рыскали по дому и всё спрашивали о наших мужчинах, то есть об отце и Викторе. Забрав всё ценное и деньги, они наконец ушли. После этого происшествия отец пошёл к начальству и попросил квартиру в деревне. Там ещё имелись свободные дома, в одном из них мы и поселились. Дом этот был очень старый, с соломенной крышей. В нём было две комнаты и кухня, во дворе был только сарай. Днём они теперь ходили на хутор работать. Но что самое главное - семья была в безопасности. Наступил год 1944. Он стал для нас снова годом на колёсах. Деревню нашу несколько раз опять атаковали бандиты, и лагерное начальство решило семьи эвакуировать. Снова поезд и… на север, в лагерь «Гроттензее / Grottensee» при городе Лодзь. 25 декабря 1944г. семья праздновала Рождество Христово. Мне припомнились наряженная ёлка, песня ( Stille Nacht, Heilige Nacht) и подарки - большой бумажный мешок с конфетами, пряниками и огромный плюшевый мишка—игрушка, с которой я расстаться не мог даже ночью. Все дети тогда получили подарки. Столько времени прошло, а это моё детское воспоминание всё ещё со мной. Наступил 1945 год.
В ночь на 15 января пришёл приказ эвакуироваться. Об этом узнал наш папа первым, так как он был дежурным на конюшне, а в приказе было предписано готовить лошадей. За день до эвакуации здесь прошла военная группировка, которая оставила подводы с уставшими лошадьми и за этими лошадьми нужен был уход, который и поручили нашему отцу. Ночью разбудил нас отец и приказал нам быстро собираться. Надо было уходить. Начальник лагеря уже распределял подводы, в небе видно было зарево от пушечных выстрелов. Так близко была линия фронта. Немного погодя, подъехал отец к нашему дому на двух вороных за нами, запряжённых в телегу. Сбоку, с двух сторон, имелись лестницы, благодаря этому вместимость телеги увеличивалась и родители смогли всех детей на ней уложить. Ведь ночь была. Подъехали к конторе, там распределяли продукты питания по подводам для всех людей, к нам на телегу положили мешок сахарного песка и ящик с искусственным мёдом. Всего было 12 подвод. Секретарша из нашего лагеря была из Берлина. У неё было двое детей, а так как она не могла управлять лошадьми, то попросила Виктора быть её кучером. Обоз тронулся ночью в сторону Германии. Дороги выбирались только просёлочные, ехали днем и ночью, останавливались только для того, чтобы покормить лошадей. На вторую ночь произошло недоразумение.
Вдали показались огни фар и слышны были какие-то нам не понятные звуки. Всем показалось, что это - русские танки. Все бросились врассыпную. Кто куда, паника - страшное дело в таком обозе.
Что отцом руководило, он и сам потом вспомнить не мог. Он не поддался панике, спокойно съехал на обочину, а так как Виктор ехал следом за отцом, то и он за ним съехал и они остановились. Шум и свет фар стали отчётливее. Оказалось, что это немецкие танкетки, которые нас, скорее, не заметив, проехали мимо. Когда шум танкеток затих, отец начал созывать остальных. Но… никто не откликался. Мы с двумя подводами были одни. Ночь была очень-очень тёмная. Выехали на дорогу, доехали да перекрёстка. А теперь куда? В какую сторону ехать? Решили ехать по дороге, которая по шире. Так проехали мы всю ночь в этом направлении, никого не встретив. Рано утром увидели пару дворов на обочине, подъехали к ним и остановились. Кругом тишина, никого не видно, дома были пусты. В сарае мы обнаружили немного сена и овса лошадям. А самим-то нечего было есть, кроме сахара и мёда ничего нет. Тишина вокруг. Нас это пугало, а потому решили ехать дальше. Вдруг вдали стали слышны пушечные выстрелы. Отец с подводой остановился, что-то почувствовал неладное. Решил, что надо ехать назад. Только мы с подводами развернулись, как нас догнали немецкие мотоциклисты, отец помахал им и один остановился. Это был немецкий офицер. Он объяснил отцу, как нам ехать. Нам нужно вправо с дороги съехать и полем до просёлочной. Она нас и должна была вывести на главную дорогу. Именно она и ведёт на запад. Нам нужно было это расстояние преодолеть как можно быстрее. Чтобы остаться в живых.
Погнали лошадей что есть мочи. «Бедные наши, уставшие лошадки, спасайте нас!» Нам надо было как можно скорее добраться до спасительной главной дороги. В сумерках достигли мы её. И что? Она была сплошь забита беженцами, к которым мы и присоединились. Так проехали всю ночь. Утром остановились в каком-то поселении.
Отец подъехал к одному дому, где хозяева-немцы оказались на редкость гостеприимные. Они нас покормили горячей пищей, которую мы давно уже не ели. У них же отец поменял сахар и мёд на продукты питания и овёс для лошадей. Через 3-4 часа мы двинулись дальше. А через несколько дней пересекли немецкую границу. Папа сказал: « Теперь, дети, мы не в опасности, мы на родине!». Секретарша с детьми попросила, чтобы её довезли до ж/д вокзала. В Берлин она поехала поездом. Для нас, беженцев, от Красного Креста были по всей трассе приготовлены места, где выдавали горячую пищу. Так мы в конце января 1945 года достигли город Коттбус / Cottbus, земля Бранденбург. В Коттбусе пришлось оставить лошадей и дальше передвигаться специальным поездом. Красный Крест сопровождал нас. Так достигли мы города Дрезден / Dresden, земля Саксония. Здесь мы долго простояли. Люди высаживались, а кого-то подсаживали. Затем двинулись дальше и прибыли в Тюрингию / Thüringen. Нас высадили в небольшой деревушке, возле города Гера. Здесь был какой-то лагерь, в котором мы пробыли неделю. Нас хорошо кормили, мы в баню ходили, впервые в жизни помылись в ванной. Это был просто шик. А через неделю опять на поезд. Теперь мы приехали в Лейпциг / Leipzig, но до вокзала доехать не удалось. Здесь мы впервые услыхали и прочувствовали сами, что такое американские бомбардировки. Когда бомбить закончили, поезд поехал дальше. В Лейпциге мы долго простояли, здесь нас не приняли, поезд двинулся дальше. Так мы приехали в город Халле /Halle, здесь нас тоже не приняли. Поезд повёз нас дальше, снова в Тюрингию, в город Веймар/ Weimar, но и тут нам не повезло. Или, может, повезло, кто знает? А нас везут дальше. Прибыли в город Эрфурт / Erfurt, главный город Тюрингии. Не далеко от Эрфурта находилась деревушка, куда нас, наконец-то, на машинах туда и доставили. Здесь в спортивном зале мы разместились. Кормили, в баню ходили, всё было хорошо и спокойно. Так прошла неделя. А в конце марта объявляют тревогу, снова американские бомбардировки. Наш лагерь попал под обстрел, было много убитых и раненых. Бомба, которая упала вблизи спортзала, в котором мы находились, к счастью, не взорвалась. Этот случай послужил нашему переселению юго-западнее Ерфурта, в местечко Нойдиетендорф / Neudietendorf. Нашу семью поселили в отеле / Gasthaus, в подвале которого было бомбоубежище. Из него мы почти не выходили из-за постоянных бомбардировок. В конце апреля была нескончаемая, длительная бомбёжка. Затем услышали движение гусениц танков или танкеток. И всё стихло. Такой тишины давно не было. А мы сидим в бомбоубежище и ждём. Вдруг дверь открывают снаружи и перед нами стоят чужие люди. И чёрные, и светлые. Это были американские солдаты. Это обозначало для нас конец войне, конец бомбардировкам, конец страхам. Так думали мы. Потому что мы в Германии, мы на Родине!
С этого момента, с 28 апреля 1945 года, мы перешли на самообеспечение. А это значит, что теперь самим надо было зарабатывать, самим покупать продукты питания, самим заботиться о себе. Отец нашёл для семьи квартиру у фермера Штегенера / Stegener, не далеко от Эрфурта и работу. Ферма находилась вблизи аэродрома.
И через некоторое время семья переехала в дом, находящийся на территории этого фермера. Отец выполнял у него различные сельскохозяйственные работы, Виктор пахал на быках , а Александр( ему уже исполнилось 14,5 лет) помогал отцу. На пропитание нам хватало, детям было где играть, уже не стреляли, стояла тишина и казалось, что жизнь налаживается. Однажды утром, придя на работу, господин Штегенер сказал отцу и сыновьям: « Дела плохи, русские в Эрфурте». Это повергло нас в шок, отец не мог поверить, что после такого долгого и опасного бегства от русских, они снова настигли нас. Как же так? Ведь американцы заняли эту часть территории, а не русские? Почему вдруг русские оказались здесь? Про конференцию в Ялте, где решался вопрос Германии с участием трёх стран – победительниц
( СССР, США, Англия) , мы ничего не знали. Теперь мы опасались попасться на глаза русским. Но беда нас не миновала. Однажды в воскресенье русский офицер со своим адъютантом подогнали свой сломанный мотоцикл к Штегенеру. Он не понимал, что они от него хотят, он говорил, что нет у меня мотоцикла, а те что-то настаивали.
Штегенер уже не знал. как от них отвязаться и позвал отца для перевода. Его оплошность стоила нам жизни. Он потом объяснил нам, что не подумал, чем это может для нас закончиться. Отец объяснил русским, что у шефа нет того, что они требуют. Им такой ответ не понравился и они начали выяснять у отца, кто он, откуда он знает русский язык. Записал наше имя и фамилию и выдал со злостью, что нас всех в Сибирь отправят. Затем русские обыскали все складские помещения и ушли ни с чем. Пару дней спустя за нами приехали и увезли на сборный пункт в Эрфурт. Здесь мы были ровно неделю, а потом телячий вагон и…началось наше скорбное путешествие назад. Отвезли нас в город Майссен / Meißen. Это был большой лагерь( сборный пункт), который находился за пределами города. Через несколько дней нашего пребывания в этом лагере вызвали родителей и всех старше 18 лет на допрос. Допрашивали люди из НКВД, спрашивали кто мы, что делали в Германии, были ли на службе у вермахта / Wehrmacht. Затем отобрали немецкие паспорта и выдали справки нового местожительства. В августе 1945года русскими началась погрузка в телячьи вагоны немцев Поволжья, Причерноморья и других российских немцев, которые в силу обстоятельств оказались за рубежом, и их насильственное возвращение в СССР. Вот такой путь прошёл я и моя семья. Рассказал всё правдиво и искренне. Несмотря на то, что в эти трудные военные годы и в Германии было не сладко, мы видели совершенно другое отношение к людям. Сразу вспомнилось, что пережили в это время российские немцы, оставшиеся на территории СССР. Они прошли через депортацию, трудовую армию, а если точнее, концлагерь. Через унижение, голод, холод и оскорбления. Это в своей стране, гражданами которой они были. Зная это, можно ли осуждать российских немцев, оказавшихся в 1941 на оккупированной территории, их переселение в Германию, принятие подданства Германии и их шоковое состояние, когда их и там настигло вездесущее НКВД? Я думаю, нет. Война закончилась, но дорога на Голгофу была свободна. Ей открыли зелёный свет. Мы снова в пути. Бедные мои, несчастные родители! Сколько же вы перенесли лиха. Как трепетали ваши сердца за нас, ваших детей. Какая есть мера, чтобы ею измерить все страдания, которые выпали на долю российских немцев. Где бы их война ни застала. В СССР или Германии. Везде они становились разменной монетой. Только сегодняшний день расставил все точки над i. Но от этого не легче. За спиной большой путь. Он уже прожит и назад его не вернуть.

[Наталия]

Ну, Вы молодец, Альвинус! Уже и тему про свою Ной Колонию открыли. И там столько полезного выставили. И своих прародителей вспомнили. Великое предназначение у СЛОВА. И оно Вам по плечу. Дальнейших успехов!
С праздником Светлой ПАСХИ!

[Шмидт]

Воспоминания меня унесли опять в Сибирь. Опять туда, где мои родители уже побывали, спасаясь от нещадного голода в Поволжье. Но теперь мы там были уже в другом статусе. Мы были – репатрианты. И хотя об этом периоде я уже вспоминал, о том страшном, тяжёлом 1946 годе, когда наша семья еле выжила. Особенно мы, маленькие дети. Но мысли бегут дальше. Мне уже 7 лет. И я всё отлично помню сам. Как всё было. А было это так.
Наступил год 1947. К зиме мы кое - как сумели приготовиться, морозы были уже не такие сильные, как в прошлом 1946, да и в семье было теперь уже 5 пар рабочих рук. В начале года была денежная реформа, никуда негодные красные червонцы сменили, была отменена карточная система. Теперь можно было за 3 руб. 60 коп. купить булку черного хлеба. Хлеб пекли из смеси ячменя, кукурузы и ржаной муки. В то время этот хлеб казался нам лучше и желаннее чем сегодня пирог. Так мы пережили страшный голод, хотя про мясо, сахар и жир не могло ещё быть и речи. Казалось бы, жизнь налаживается, всё улучшается. Но не так всё просто было.
Изменения ждали нас и здесь. Летом 1947 года пришёл приказ (опять приказ, опять неволя) : «Собирайтесь! Поедете в колхоз!» Нас и еще 8 семей погрузили на платформу, это открытый вагон, на котором возят песок. Ехали всю ночь и утром прибыли снова на узловую станцию Тайшет, где мы в октябре 1945 года уже побывали. За нами приехали повозки на лошадях, подошёл председатель колхоза 18 партсъезда, представился. Это был Охотко Иван Тимофеевич. Сообщил, что повезут нас в деревню Пролетарка. Наши конвоиры из Квитка передали нас председателю колхоза( будто вещи, забрали, передали…), расселись мы по подводам и поехали к новому месту. Дорога шла в основном по тайге, пересекли реку Бирюса, про которую песня сложена: « Там где речка, речка Бирюса, ломая лёд, шумит, поёт на голоса ». Примерно через 40 км добрались до нашей деревни Пролетарка колхоза «18-ый партсъезд». В деревне было 30 домов, из них половина стояли пустыми. В колхозе был коровник, конюшня и несколько сараев, а также контора, школа, клуб и ветряная водокачка. Но не было магазина и медпункта. Нам дали дом посредине деревни. Дом состоял из одной комнаты, без перегородок, русская печь и 4 деревянные кровати, полные клопами. Никаких постельных принадлежностей не было. Дому принадлежал участок земли в 100кв.м., заросший бурьяном 10-й летней давности. Колхоз выделил нам авансом 16кг муки и соли. Мука была с отрубями и с горьким привкусом залежалости. Принесли солому из колхозного двора, застелили кровати ею, так и расположились, ведь взрослым завтра, с утра, уже надо было на работу.
Был сезон сенокоса и надо было во время заготовить сено на зиму. Работали по 14 часов, от темна до темна. Из-за того что не хватало техники, косили вручную, сено ворошили вручную. Затем на волокушах ( это было примитивное устройство - срубали 2 березки, толщиной 7-8 см, ствол служил оглоблями, а крона вместо телеги, на нее и набрасывали сено) возили в кучи и складывали в копны. Для рабочих варили обед, называемый «баланда», прямо в поле. Баланда - проста в приготовлении. В кипящую воду при постоянном помешивании добавляется мука, вот и всё - похлебка готова. Пока взрослые были на поле, мы, дети, занимались заготовкой на зиму. Как и в Квитке, здесь тоже лес-тайга, а в тайге много всяких ягод, грибов, собирай только не ленись. Этим мы, дети, и занимались. Кроме ягод и грибов собирали мы после уборки урожая с полей колосья зерновых, картошку, брюкву, турнепс. Это был наш вклад в семейный бюджет. Взрослые в суровом 1946 году нам жизнь спасали, теперь мы им помогали, как могли.
Взрослые работали от темна до темна. Когда им было запасаться продуктами на зиму? Это - во-первых. Второе - за их труд они не получали расчёт. Бригадир начислял им трудодни в виде палочек. В конце года, когда урожай снят, колхоз должен был сдать государству в соответствии с выставленным планом зерно, засыпать в амбары для посева весной. А больше там ничего и не оставалось. Вот таков был наш социализм. Вот такое было отношение в нём к человеку. На поле еще оставались зерновые, но уже снег пошёл, скосить косами не успели, зерно промерзло. Вот тогда и гнали на покос зерна по снегу, заявляя: «Если есть хотите, то берите с поля, пока совсем не замело!»
Что было делать? Шли и косили промёрзшую пшеницу, тут же молотили. Сметали на гумне после молотилок остаток зерна с мусором и частично с землей - вот это и выдавалось колхозникам на трудодни. Пока дома просеешь да провеешь на ветру, половины нет. Сколько зерна оставалось под снегом, но план то выполнен. Колхознику ничего и не доставалось. Страшно вспоминать то жестокое время. Такое не забывается. И разве оно не сыграло роли в принятии решения уехать из СССР. Сыграло тоже. Отношение к человеку здесь всегда строилось на чёрствости и бездушии. Такой здесь всегда была власть, такой остаётся и по сей день, судя по репортажам в СМИ. Председатель за выполнение плана получал премию, а колхозники ничего. На следующий год план увеличивают уже и в 2,5 раза. И опять выполняют его. А то, что людям есть нечего, никого не интересовало. Я думаю теперь вы поняли, что если бы не дети, то и взрослые пухли бы с голоду. И всё равно было очень голодно. Обычно с ноября до конца марта молодежь отправляли на лесозаготовки, так как в колхозе зимой работы мало. Там они жили в бараках. Лесоповал шёл вручную, то есть пилой, топором. В то время бензопилы ещё не было. Нормы были высокие, морозы сильные и снег до 2м высотой. Да к тому же кормили очень плохо. Давали хлеб, сахар и иногда комбижир. Попробуй, выполни норму! И все-таки люди старались. Ещё смотря какой лес попадался. Иногда выполняли норму, ведь за это выдавали расчёт деньгами, которых мы в колхозе не видели. Весной мы ждали наших «командировочных» с большим нетерпением. Мы знали, что они привезут нам подарки. Весной 1948 года привезли к нам 10 семей литовцев. Теперь деревня Пролетарка была полностью заселена и при том на 3/4 людьми католической веры. На работу гнали ведь каждый день, власть церковные праздники не признавала. Теперь положение несколько изменилось, и люди взяли на себя смелость на праздник Пасху на работу не выходить. Председатель Охотко негодовал по этому поводу и даже отправился в Тайшет за нашим комендантом. На следующий день прибыл и комендант. Мыжчук собрал людей и началось…: «Вы здесь не для того, чтобы праздники справлять, вы на принудительной работе, а отказ от работы мы расцениваем, как подрывную деятельность и в следующий раз попадёте в тюрьму. Вы сюда сосланы навечно, навечно! Я вас здесь сгною!» Майор подметил, чтобы мы здесь соблюдали русские обычаи, советские, так как нам здесь вечно жить. Председатель остался очень доволен этой проработкой. Майор уехал и всё стало на свои места. Но мстить Охотко не прекращал, как так мы ему не подчинились. Надо сказать, что он по профессии был кузнец и в сельском хозяйстве ничего несмыслил. К тому же был пьяница, хотя и коммунист. Пропивал все доходы, которые принадлежали колхозникам. За досрочное выполнение плана, за добротное качества зерна или за другие поощрения. Ездил в центр за получением премии и возвращался ночью пьяным. Приказывал сторожу всех поднять на ноги и гнал людей на работу. А если люди не шли, то снова обращался к коменданту с жалобой.
Таким образом, он надеялся, что нас осудят. Но случилось другое. Нашу семью и семьи Лейер, Клуг, Венц и Вольф перевели в дочернюю деревню Соломенка. Там управлял только бригадир с именем Южанин. Не прошло и два месяца, как к нам снова приезжает председатель, но другого колхоза. Нашу семью на полуторке отвезли в деревню Пишет. В колхоз входили тогда три деревни. Центр колхоза располагался в деревне Пол-Черемхово. Там была семилетняя школа, которую я и окончил в 1954году. Между этими двумя деревнями, примерно на полдороги, лежала деревня под названием Широкий лог. Колхоз назывался «20-ый партсъезд», председателем которого был И.П. Соломович. В Пишете же был только бригадир, Захар Белоглазов. Комендантом был Клеменков, но контора его находилась в центре. В Пишет нас привезли осенью 1950года. Вот так и здесь в России всё время на колёсах. Перебрасывали с места на место. А ведь у нас была огромная семья. Каждый переезд стоил нам здоровья. Ведь на новом месте надо было снова обживаться и выживать. Бороться с холодом, голодом, решать вопросы быта. Шли годы и надо было жить. С горечью в сердце. С обидой в душе. Накапливались эти чувства постепенно, мучительно, больно, приближая осознание решительного шага – навсегда уехать из СССР. Но до этого ещё очень и очень далеко.

[Шмидт]

Наташа! Большое Вам спасибо за Вашу поддержку и внимание к моим воспоминаниям.
Поздравляю Вас и других форумчан с Праздником Светлой Пасхи!
Альвинус

[Шмидт]

Дорогие друзья форумчане! Хотя пишу больше о грустном, но вспоминать мне приятно. Потому что это была наша жизнь. Я рос в большой семье, где все заботились друг о друге, любили друг друга. Делали всё возможное и даже невозможное, чтобы выжить, никого не потерять. Мне приятно всё это вспоминать, потому что в этом калейдоскопе мелькают странички с моими дорогими родителями. С моими братьями и сёстрами. Там я рос и познавал жизнь. Непростую. Тяжёлую. Но обо всём по порядку. Деревня Пишет располагалась на косогоре, внизу протекала речка. Не помню названия её, была там и узко - калейка. Сама деревня состояла из двух рядов домов и широкой улицы, которую в середине пересекала дорога, ведущая в Пол-Черёмхово. На той стороне дороги, которая вела в Пол-Черёмхово, стоял дом. В нём был магазин, при доме этом же жила продавец Бородина. С её сыном Володей я дружил. На другой стороне дороги, через улицу, стоял дом, половину которого занимал клуб, а другую половину - амбар. Мы жили напротив клуба, через дорогу. В деревне было два глубоких колодца, конюшня, скотный двор, амбары и школа. В этой деревне не было пустых домов. Вот и встал вопрос - куда же нас поселить?
Как я уже упомянул, напротив клуба стоял деревянный домик, пол - дома был колхозный амбар, а на другой половине стояли больные лошади. На той половине, где был амбар, поселили семью Гудас и Ремпель. Ну, а нам не привыкать, естественно, дали конюшню. Пол был местами прогнившим, жильё не для людей. Навоз убрали, по стенкам сделали нары, поставили печку-буржуйку. Было окошечко 0,5 х 0,5 м с одинарным стеклом. Зимой оно зарастало льдом до 30см толщиной. У местных жителей были во дворе амбары, погреба, а нам куда класть заготовки на зиму? В комнате в полу вырезали дыру 100х50 см, землю из под пола, выбрали 2,5-3м глубиной, устлали соломой, положили туда картофель и опять соломой обложили, вокруг и сверху. Иногда картофель подмерзал. Это, в основном, была задача детей, мама успевала только стирать, шить, латать нам одежду да готовить пищу. Короче – все повторилось, как в Пролетарке. Опыт уже имелся. Взрослые, кроме работы в колхозе, не могли нам помогать, они и так приходили «убитыми» домой, поздно вечером, а утром на заре уходили. Прямо на колхозном дворе отгородили себе участочек, так 25х15м и сажали мелочь. На нём сажали красную свеклу, помидоры, огурцы росли на навозной куче. В пол- метра высотой, чтобы снизу тепло было. Навоза было достаточно. Сеяли укроп. Собирали травы для заварки чая, их сушили много на зиму. На зиму заготавливали и соления. В деревянных бочках солили огурцы, помидоры, капусту, грибы. Клюкву и бруснику хранили в сухом виде, в бочке. Всё это хранилось в сенях, где не отапливалось. Все бочки для соления и хранения, которые были в нашей семье, изготовлял наш бондарь. Саша делал с Иваном дранку из сосны. А делали это так. Выбирали для этой цели сосну стройную. Вырезали со ствола куски длиной 1,5-2м. Затем при помощи топора, колуна и деревянных клиньев разрубали ствол. Сначала пополам, затем на четверть. Из четвертей делали 1-1,5см. дранку. Загибали на нужный изгиб и так фиксировали. Когда дранка высыхала, то оставалась уже гнутой. И всё это они придумали сами. Вот такие у меня смекалистые братья. Настоящие рационализаторы! А ведь как это важно было для нашей семьи. Это тоже один из способов выживания. Не зря говорят - немец, что верба. Куда сунешь в землю, там и прорастёт.
Варили варенье. А под картошку получили на окраине деревни участок в 30 соток. Там приходилось нам свиней гонять. Иначе перероют всю картошку. В деревне скот гуляет повсюду, где ему вздумается. Забудут двери в клубе закрыть, утром там и овцы, и телята, и свиньи, и птица разная, в общем, кому не лень. Вот скоту раздолье! К этому времени наш Виктор женился на Дануте, ему было тогда 24года, а Дануте 19 лет. Виктору дали хомуталку. Это была бревенчатая избушка размером 2,5 х2,5м, в которой хранилась конская сбруя. Аня, Адольф и я пошли в школу. В школе было 10 парт, по 5 в два ряда. За партой сидели так: ученик 1 класса, а рядом сидел ученик из 3 класса. Следующий ряд - 2 класс и 4 класс. Мы были уже в 4-ом классе. Адольф и Аня закончили только 4 класса, а я на следующий год пошёл в пятый класс. Ходить в 5й класс в школу приходилось далеко. Марья Ивановна, наша учительница, была для всех 4-х классов одна. Она была справедливой и чуткой женщиной. С пониманием относилась к нашей бедности. Если у нас в одежде были иногда дырочки, старалась это не замечать. Она понимала, что наша мама просто не успевала их залатать. Материал переношенный быстро рвался. Как-то выпросил папа у бригадира Захара свободный день и лошадь с повозкой, чтобы съездить на базар купить детям одежду. Загрузился картошкой, капустой и поехал в рабочий поселок Юрты на базар. Базар был не близко. В 15 км от нашей деревни. Взял меня и Петю с собой. На базаре мы быстро всё продали и поехали в магазин за покупками. Так, впервые я увидел магазин изнутри. Папа купил мешок сахара, мешок муки и перловки. Так называлась пшеничная крупа. Затем купил материала нам на штаны и рубашки и на платья девочкам. И две пары обуви для школьников. Ане туфельки и одну пару нам с Адольфом.
Какая это была радость, когда мама сшила нам новые штаны и рубашки. Наша мама была такая мастерица! Она всё могла, всё умела и кроить, и шить. Ей приходилось своими руками делать и грубую работу, и тонкую.
Я помню твои руки, мама. Огрубевшие от безмерной работы, но такие нежные. Ты ласкала нас ими, своими натруженными руками. Ты не спала ночами возле нашей кровати, когда мы были не здоровы. А тебе так нужен был отдых. Ты ободряла нас, когда мы огорчались от неудачи. Ты радовалась, когда у нас было всё хорошо. Ты проживала нашу жизнь сама, отнимая у себя порою мелкие и редкие радости. Твоя радость была в нас.
А я всё вспоминаю и вспоминаю. Это было в Пролетарке. За нами, детьми, был прикреплен огород. Надо было его полоть, перекапывать, картофель сажать, а осенью выкапывать. Были и другие огородные работы. С вечера нам завешивали одеялом окна, чтобы мухи нас не доставали и раннее солнышко не будило, чтобы дать нам подольше поспать. Мама поднималась рано утром, готовила нам завтрак. На стол поставит всё и своим мягким голосом начинает песенкой нас будить. И вообще, она очень любила петь, особенно молитвенные песни. Бывало сядет на пол, ноги босые свои вытянет и запоёт. А мы у её ног рассядемся и вместе с ней поём. Жили бедно, но очень дружно. А как мы, дети, с мамой, стоя на каленочках, молились Богу. Она нас всех научила «Отче наш» на немецком языке и другие псалмы из молитвенной книги. Привезли с собой из Германии книгу « Сказки братьев Гримм». Написана книга была старым немецким готическим шрифтом. Сколько сказок она нам зачитывала, когда нам очень плохо было, чтобы как-то облегчить наши страдания. А позже научила и нас эту книгу читать. А сколько было всего, что теплом разливалось в наших детских душах. Но моя память всё вернёт мне. Я хочу всё вспомнить. И рассказать вам, дорогие друзья. Ведь эта память идёт из глубины души моей, идёт из сердца. А самая высшая благодарность маме и отцу за то, что сохранили наш родной немецкий язык. А это было сделать непросто. Ведь мы жили среди русских. Как же были они мудры, как это нам помогло позже, когда мы решились на переезд в Германию. Вместе с воспоминаниями о нашей семье уже сейчас, когда появилась возможность, часто думаю и о более далёких предках, наших прародителях. Читая историю нашего народа, поволжских немцев (слава Богу, что о ней стали писать больше и старые публикации стали доступны для чтения), я мысленно представляю своих близких, их жилище, их заботы. Их аккуратность и трудолюбие. Их набожность и законопослушание. Сколько было вложено ими труда в становление колоний. В превращение этой безлюдной степи в благоухающий сад. Я мысленно шагаю рядом с ними, наблюдая, как они работают, как общаются, как отдыхают. Я горжусь своим народом. Его организованностью, знанием своего дела. И преданностью традициям предков. Ведь за столько веков проживания в другой стране, вдали от родины, они сохранили обычаи предков, их культуру. А главное - они остались такими, какими были и их прародители. Стойкими, решительными, трудолюбивыми, верующими. Вера им помогала всегда. Она помогала и нашей семье выжить. Преодолеть все тяготы. Сохранить нашу большую семью. Пишу и вспоминаю. И трудно уже отделить, что запомнилось из прошлого самим, а что осталось в памяти от рассказов родителей и более старших по возрасту братьев и сестёр. Как мне дороги эти воспоминания. Горька была участь нашей семьи, но всё, что осталось там, за спиной прожитого, всё мне дорого. И нет в этих воспоминаниях более значимого и менее значимого. Всё важно, каждая мелочь, каждый шажок в преодолении жизненных тягот. Но были и радости. Маленькие и большие. Они одинаково дороги мне. Никогда не забыть мне те счастливые минутки, когда мама была рядом. Её ласковый голос, её руки. Её забота. Сколько выпало на её долю. Никогда не забыть мне отца, мужественного и дорогого мне человека. Сколько раз он выдерживал экзамен на мудрость и смелость. Брать ответственность на себя за большую семью, уметь скоро и правильно принимать решения. Я горжусь своими родителями. Они достойны, чтобы их помнили. Помнили потомки.

[golos]

Ведь эта память идёт из глубины души моей, идёт из сердца.

Очень трогательно. Читаешь и слезы наворачиваются. И еще больше сознаешь, что мне о тяжелой жизни своих близких уже некого расспросить. И от этого только возрастает сожаление, что не сделала это при их жизни. Но, как говорит русская пословица, "после драки кулаками не машут".

[Шмидт]

Я часто задумываюсь – как наше детство отличалось от детства наших детей. Мы так рано стали взрослыми. Ведь не детскими забавами была наполнена наша жизнь, а осознанием своего маленького долга перед близкими. Мы чётко осознавали, чем мы должны заниматься, что главное тогда было в нашей семье. А главное это выжить, сохранить всех. И мы старались наравне со взрослыми. А летом, в деревне нам, детям, было особенно чем заняться. Мы думали не о развлечениях, а как помочь семье в поиске дополнительного пропитания и в поиске дополнительных средств для семейного бюджета. А потому утром мы отправлялись в лес за ягодами. Когда ведро у кого-то наполнялось ягодами доверху, помогали друг другу. А потом с полными вёдрами отправлялись домой. Два ведра вешали на длинную палку и на плечи, на всякий случай ведро завязывая рубашкой, чтобы ягоды не рассыпались. Дома ягоды переберём и на другой день ни свет, ни заря мама нас будит: « Вставать пора, идти надо!» Ведро с уже перебранной ягодой ставишь в мешок, завязываешь веревку за углы, в углах мешка по картошине, чтобы узел веревки не сползал, и сверху мешок завязываешь. Получился рюкзак.
Замечу, что летом ходили только босиком. И на огороде, и в лесу, и даже, отправляясь на базар. Кожа на подошве ног была толстая, но еловые шишки в лесу немного чувствовались. A по полю, после скошенной пшеницы идти было очень больно. А приходилось, когда колоски собирали. В то время сеяли вручную, поэтому бороздок не было. Раза два змеи за ногу меня кусали. Сразу ртом кровь высасываешь, до тех пор, пока крови не будет,( конечно, всё выплевываешь), затем ранку мочой обработаешь и ею же рот сполоснешь и все. Немножко ранка покраснеет, иной раз и опухнет, поболит, но ни разу серьёзно не заболели. А змей и гадюк было много у нас в лесу. Вы сейчас могли подумать – а почему же босиком в лес-то? А что же было нам обуть? Обуви лишней не было. Не за что её было купить для всех. Адольф и я носили одну обувь в школу, то он оденет, а я иду в галошах с портянками. На другой день, чтоб не обидно было, всё меняется.
Итак, я хочу продолжить своё повествование. Идём мы с Адольфом на базар, надо продать ягоду. Базар был( напомню) в 15 км , в рабочем поселке Юрты. Продавали 200 граммовый стакан ягод за 50 копеек. Когда всё продано, спешили в магазин, надо на обратный путь было купить хлеба, для семьи макарон, сахара, иногда и комбижира. Позже, когда Адольф пошёл работать, ( а пошел он работать после 4-го класса), его сменил Петя. А чуть позже и Альберт( моей сестры Виктории сын) с нами стал ходить. Альберт рос хилым мальчиком, только большой живот у него не уменьшался со времён зимы 1946года. Зато он был в семье самым талантливым музыкантом после Ивана. Никто не мог играть по нотам. Да их и не было, все играли на слух. Бывало поставит баян на стул, а самого из-за баяна не видать, а баян будто сам играет. Он и на балалайке, на гитаре, на мандолине, на всех инструментах, которые у нас были, играл. Я уже писал, что мы жили напротив клуба. В самом клубе никаких музыкальных инструментов не было. Танцы устраивали мы, Иван играл на баяне ( хотя мог на всех инструментах), Аня – на гитаре, Адольф – на балалайке или гармони, или баяне. Петя и я не играли. Альберт мог заменять всех, но ему нельзя было поздно в клубе быть. Иногда Марья Ивановна разрешала ему и после 20 часов в клубе быть, но это были исключения. Конечно, ребята играли бесплатно, им игра доставляла удовольствие. Забегая вперед, надо сказать, что Альберт, будучи в Германии, устраивает по приглашениям одиночные концерты, играет на свадьбах и других увеселительных мероприятиях. Я хочу особо рассказать про брата Ивана. То, что он был прирожденный пастух, вы уже слышали, а почему он им стал?
Надо сказать, что он родился в 1933году и когда настала пора ему в школу идти, началась война. А потом пошли скитания, материальные трудности, потому время было потеряно. Так он и остался у нас совсем неграмотным. Но я, сравнивая его с другими, пришел к выводу, что наш Ваня - самый смышлёный в вопросах изобретении того или иного. Он пошёл в пастухи, на мой взгляд потому, что он очень любил природу. Там, на лугах, где скот пасётся, он наблюдал за природой, любовался ею, делал весной свирели, когда кора на дереве хорошо скользила. Делал нужные в домашнем хозяйстве всякие предметы из березовой коры, например, корзины, туески, в которых можно было брать с собой на покос воду. Маслобойки, в которых масло сбивают, и другие изделия. Кроме того, он заядлый рыбак. Для ловли рыб он плёл из прутьев ивы « морду», которую сам раньше никогда не видел. А в своём воображении мог себе представить, что этим приспособлением может ловиться рыба. И всё это без посторонней помощи и подсказки. И всегда оказывался прав. Очень любил он охотиться. Ловил бурундуков, шкурки которых принимали за деньги. Было обращение государства к населению - делать всё, чтобы уменьшить размножение этих грызунов. А ловил он их собственным методом. Из хвоста конского волоса делал петли и привязывал их к длинной палке. Сидя на бревне среди бурелома, посвистывал, привлекая зверька. Вот они и бежали к нему. Когда бурундук подбегал к нему на близкое расстояние, Иван надевает ему петлю на шею и затягивал её. Позже, когда разрешили носить оружие, он купил себе ружьё и ходил на глухарей, на косачей. Брал и меня с собой. На бурундуков, на косачей, на глухарей. Мне это было очень интересно. Только утром приходилось вставать рано. Нужно было до рассвета успеть залечь на том месте, где косачи бой проводят. Рыбаком он и по сей день остался, хотя ему уже 79 лет.
А как он права на шофера получал, будучи совсем неграмотным. Все билеты наизусть учил. А комод смастерил во Фрунзе так мастерски. Можно только позавидовать. Я горжусь своим братом. Молодец Иван!!!
Не боюсь повториться, но если бы не Виктор, вряд ли бы я писал эти строки. Большой вклад в выживании нашей семьи в те страшные годы безусловно принадлежит, в первую очередь, маме нашей. А также Виктору, отцу, Виктории, Александру и Ивану. Я имею в виду первую зиму нашего пребывания в СССР, после репатриации. И если бы не такая сплоченность семьи и стремление во что бы то ни стало выжить, материнская ласка, любовь к детям, смогли бы мы ту суровую зиму 1945-1946 гг. выжить? Я однозначно говорю-«Нет, не смогли бы.» Не могу судить, кто из нашей семьи и как далеко продвинулся бы в жизни, если была бы у всех возможность получить достойное образование. Я получил такую возможность. Когда был уже женатым. Моя специальность – инженер-строитель. Вернусь к нашему колхозу и к жизни семьи Шмидт. Колхоз выделил нашей семье корову-нетель, как благодарность за хорошую и добросовестную работу. Взрослые смастерили ей коровник. Напомню, что жили мы ведь на скотном дворе, где валялось много всякой всячины. Весной появился у нас бычок. А где его содержать при таких морозах? Взяли его в наше жильё, отвели ему место в углу у входа, постелили соломки и у нас появилась забота. Петя, Альберт и я должны были следить за бычком и во - время подставлять баночку. Но не всегда удавалось уследить. Тогда тот, кто был дежурным, потом убирал за ним. Потом завели овечку и она принесла двух ягнят. Тоже в жилье держали, пока потеплеет. Научили их бодать. Однажды один баранчик бригадиру колхоза, который за чем-то согнулся, так его боднул, что мы не выдержали и рассмеялись. Захар рассвирепел, пришлось барашка зарезать.
Время, проведенное в Пишете, было самое интересное в моей жизни. Здесь мы оправились от голода, здесь я провёл осознанное детство и юность. Здесь я закончил школу, здесь я начал свою трудовую деятельность. Приехала группа геологов из Ленинграда (они называли его Питером) из 4-х человек, они искали подростков для вспомогательных работ. Дело было летом, я ещё учился в 6 классе и у меня были каникулы. Не знаю, по какой причине, но всегда, когда появлялся в деревне чужой человек, в первую очередь спрашивали нас. То ли люди их к нам направляли, или то, что жили в центре, возле клуба, не знаю. Так было с киномеханиками, которые привозили раз в неделю или реже в деревню кино, ночевали всегда у нас. За это мы бесплатно ходили в кино. И цирк в деревню приезжал, показывали вдвоём чудеса разные, тоже у нас остановились. Так вот, приехали к нам в деревню геологи-разведчики. Ну, мы с Петей обрадовались, решили немножко денег подзаработать. Задача наша состояла в том, чтобы где-то вешку подержать, или толщину дерева измерить. За водой на речку сбегать, костер разжечь. Ночевали в палатке, вечером у костра под гитару песни пели, была романтика. Если бы не мошка и комары, как было бы прекрасно в тайге, в Сибири. После окончания семилетней школы в 1954году пошёл я работать путейцем на узкоколейную железную дорогу. По вечерам или по праздникам молодежь долго гуляла. Мы шли по улице с гармошкой. Гармонистом был конечно Адольф. А мы пели песни во всю мочь. На праздник Ивана Купала устраивали различные шалости. Например, в деревне обычно перед домом лежало дерево для приготовления дров. Одни успевали его распилить на дрова, другие не торопились или им некогда было. Так ночью в день Ивана Купала это дерево перекатывали на другую сторону улицы. Хозяевам теперь было далеко дрова таскать, через всю улицу, потому они, конечно, ругались. Хотя все мужики, будучи молодыми, делали то же самое. Всегда молодёжь любила и любит почудить, позабавляться. Везде она одинакова. То кому-то ворота с петель снимут и отнесут подальше, кому- нибудь в огороде напакостят, огурцы сорвут или что-то другое сделают. В деревне было два брата, конюхи, Осип и Митька Мишаковы. Осип жил с женщиной, у которой были две дочери - Валя и Тамара Журавлёвы. Их отец погиб на фронте. Осип пришёл с войны контуженный и плохо слышал. Ребята брали ружьё и как бабахнут, так он, бедный, как заорет: «Немцы наступают, спасайтесь!» и прячется. А у Митьки Мишакова был сын, наш ровесник, Колька. Так тот только пакостил, даже своему же отцу. То вожжи перевяжет, так что отец пол часа их распутывает, то дома натворит, нам не известно что, но только слышно по деревне крик: « Колька, где ты спрятался, выходи, все равно найду» и ищет его с кнутом по двору. В ночное любили ходить, это было так. Конюху надо вечером отогнать лошадей на пастбище, лошади ночью пасутся, а чтобы далеко не разбрелись, им путы на передние ноги делали. Ну, табун лошадей не очень легко было гнать. Вот мы, мальчишки, с удовольствием им и помогали. Верхом на лошадях, без седла конечно, пару лошадей с уздечками брали на себя. Это значит - сам верхом, а в руке держишь уздечки двух коней, которые бегут рядом. Туда верхом, а обратно пешком. Конюх верхом назад едет потому, что утром рано надо ему лошадей найти, собрать, путы распутать и пригнать вовремя. В конюшню они сами знали дорогу. Я все эти подробности вспоминаю с трепетом. Ведь это было детство. Трудное, но неповторимое. И хотя мы жили в русской среде, моим родителям удалось сохранить и язык родной, и наш внутренний стержень. Присущий всем немцам. За это я не устаю благодарить своих отца и мать. Во имя этой памяти я и начал писать свои воспоминания. А дети мои, спасибо им, очень меня поддерживают в этом. Конечно, в моих воспоминаниях много личного. Но вы - мои друзья, а потому я не страшусь открыться перед вами.

[Наталия]

Большой вклад в выживании нашей семьи в те страшные годы безусловно принадлежит, в первую очередь, маме нашей. А также Виктору, отцу, Виктории, Александру и Ивану. Я имею в виду первую зиму нашего пребывания в СССР, после репатриации. И если бы не такая сплоченность семьи и стремление во что бы то ни стало выжить, материнская ласка, любовь к детям, смогли бы мы ту суровую зиму 1945-1946 гг. выжить? Я однозначно говорю-«Нет, не смогли бы.»

Перечитывала по нескольку раз Ваши воспоминания, Альвинус. И не перестаю удивляться и восхищаться. Ведь Вы живёте в Германии, насколько я поняла, уже давно, более 35 лет, но так ярки Ваши воспоминания тех лет. Вы не озлобились, Вы и то время, что было таким не простым для Вашей семьи, использовали как мостик между прошлым(жизнью Ваших поволжских прародителей) и настоящим. Ваша семья закалилась в эти трудные годы, сплотилась в этой неравной схватке с произволом и беззаконием. И выиграла. Выжила вся. И теперь Вы все вместе, но уже на исторической родине, куда стремились не в 90-е годы, а сразу.Я желаю Вам найти Вашу сестру Марию Шмидт. Она должна найтись! Верьте в это. И пусть Вам поможет Господь в этом.