Якоб Шмаль, автор этих записок, родился в 1923 году в большом селе Гримм на Волге.
Юноша рано потерял отца и вынужден был в то тяжелое время социальных потрясений помогать семье. Якоб учился в гриммской школе, широко известной и республике немцев Поволжья своими традициями. Вероятно именно в этой школе он полюбил свой родной немецкий язык, ибо уже в 1940 году мы его находим в столице республики, городе
Энгельсе, диктором радио немцев Поволжья. Он был среди первых, которых после злостной ликвидации республики в 194 1 году депортировали в Сибирь.
Но и за колючей проволокой остался ему и его немецким товарищам по несчастью родной язык тон опорой, которая в нечеловеческих условиях трудармии не позволила окончательно отчаяться.
В послевоенные годы Якоб Шмаль работал в нефтяной промышленности Башкирии, где он занимал ответственный пост в управлении буровых работ. Своей первой любви родному языку, он остался верен, и, находясь на заслуженном отдыхе, он не знает покоя. Много пишет, занимается общественной деятельностью. Это стало целью его жизни.
Ниже мы публикуем фрагменты из воспоминаний Якоба Шмаля.
Гарри Гегелен, г.Уфа
Окончание. Начало во втором номере.
… Когда члены все той же комиссии сельсовета узнали, что Хельшотье умер и пришли в его лачугу, то было уже поздно. Они увидели, что голодные дети и их слепая мать уже съели половину трупа. На заводе «Рекорд» организовали кое-какую помощь семье, и все-таки через некоторое время все члены этой горемычной семьи умерли.
Я не могу сказать, сообщали ли в то время газеты о причинах голода на Волге, но в последующие годы я не читал об этом ни слова. Хочется надеяться, что в условиях перестройки и гласности мы услышим об этом правдивые подробности и будем знать истинные имена виновных в этой народной трагедии...
В предвоенные годы наше село опять более или менее встало на ноги. Как уже было сказано, этому способствовали неустанный труд селян и богатый урожай 1937 года. Все те, кого не коснулись репрессии и кто сумел пережить голод, ожили. Село залечивало свои раны и вступало на путь процветания. Оживленнее стало на улицах. По вечерам теперь, как и раньше, были открыты двери сельских клубов. Колхозы стали больше получать сельскохозяйственной техники. Урожаи росли. Созданная в 1931 году МТС набирала силу и вскоре ее уже считали одной из лучших в нашей автономной республике.
Опять на полях звучали песни. Особенно высокий урожай обещал быть в 1941 году. Мои земляки надеялись собрать горы зерна н строили радужные планы.
С 21 мая 1940 года я жил в городе Энгельсе и работал там диктором немецкого радио. 25 мая 1941 года ко мне приехала мама и я, получив отпуск, 3 июня вместе с ней приехал в Гримм. В селе царило оживление. Куда бы ни взглянул, везде находил я что-то новое: не стало соломенных крыш, во дворах было значительно больше крупного рогатого скота, выросли новые дома. Хорошо добеленные, они стояли ровными рядами и украшали длинные прямые улицы.
В первый же вечер я пошел навестить своих друзей, бывших одноклассников и попал на репетицию драмкружка в «Шульхаузе», так мы с давних пор называли кантонный клуб. Потом мы все пошли на танцы в зеленый двор кантонной библиотеки, а оттуда к мельнице Эрнста. Там гриммляне разводили сады, в которых всегда было изобилие яблок, груш и других фруктов, а также огромное изобилие всевозможных овощей. В начале июня всего этого еще не было, но красота природы покоряла своим великолепием.
На улицах звенело веселье. Но мне не суждено было долго пробыть дома 16 июня пришли телеграмма из Энгельса. Меня вызвали на работу. 22 июня началась война... 47 лет прошло с того жуткого дня, когда на нашу страну напала фашистская Германия. Каждый советский человек, переживший начало войны, без сомнения помнит все до мельчайших подробностей. Естественно, помню и я.
Рано утром я шел по пустынным улицам Энгельса к зданию немецкого радио, где должна была состояться воскресная утренняя передача. Мы, дикторы Александр Федорович Тимофеев и я, как обычно, появились в радиостудии задолго да начала передачи, чтобы успеть ознакомиться с материалами передачи. Воскресное утро, выходной день и поэтому никого из других сотрудников не было. Да и не ждали мы никого в выходной день.
И Александр Федорович, и я взяли в руки тексты. Он — русский, я — немецкий. Прочитав все, я решил в оставшееся до начала передачи время послушать радио. Включил приемник и покрутил ручку настройки. Раздался голос. Говорили по-немецки. Я инстинктивно замер и прислушался. И не поверил своим ушам. Фашистский диктор лил грязь на нашу страну, на наш народ, на все, что было для нас близким и дорогим. И вдруг я услышал, что фашисты «беспрепятственно пройдя нашу границу, наступательным маршем продвигаются вглубь страны». Я выключил приемнику намереваясь рассказать Об услышанном своему русскому коллеге, но не мог произнести ни слова И тут подошло время наших передач.
«Внимание! Говорит Энгельс!» Так начинались передачи радио республики немцев Поволжья В то утро мы передавали материалы из свежих номеров наших республиканских газет «Нахрихтен» и «Большевик». После меня говорил Александр Федорович. Я "сидел рядом с ним как на иголках. Мне казалось, что его чтению не будет конца. Наконец мы простились с радиослушателями и выключили микрофоны.
Теперь я набрался мужества и, заикаясь от волнения, рассказал товарищу Тимофееву о том, что только что слышал собственными ушами. Он взглянул на меня как будто видел впервые, и после некоторого молчания сказал: «Нет, этого не может быть. Ты что-то не так понял. Не делай глупостей и нигде не повторяй ничего подобного». Александр Федорович был для меня, тогда еще молодого парня, непререкаемым авторитетом. И мне в самом деле начало казаться, что я что-то не так понял и это всего лишь моя фантазия. Да и причин думать так было достаточно: еще вчера вечером наша радиостанция им.Коминтерна передавала из Москвы почти розовые сообщения из Берлина.
День обещал быть чудесным. Я снимал комнату у Давида Яковлевича Коха, моего Гриммского земляка, который жил в Энгельсе и занимал пост заместителя народного комиссара по торговле нашей автономной Советской республики. Когда я ему с глазу на глаз рассказал об услышанном, он повторил те же слова, что и мой коллега и предостерег меня: « Не произноси об этом ни звука. Будь благоразумен, Яша, и не делай глупостей».
Накануне в городском парке состоялся вечер музыки Иоганна Штрауса. Симфонический оркестр государственной филармонии немцев Поволжья играл бессмертные вальсы великого композитора. Я со своей подругой, как и тысячи других, наслаждался чарующей музыкой. Расставаясь, мы договорились совершить на завтра прогулку на «Зеленый остров». И вот мы идем по улице Скучной к берегу Волги. Хотя тайна моя не давала мне покоя, я молчал. На водной станции я взял напрокат лодку. Над Волгой и городом искрилось чудесное утреннее солнце. Кругом царили оживление и веселье. Все отдыхали в этот прекрасный летний день. Я смотрел на людей и завидовал им они ничего не знали о том, что было известно мне, они были счастливы. Вдруг из рупора на водной станции раздался громкий голос. Я услышал свое имя. Меня требовали на берег. Немедленно мы собрали свои вещи, сели в лодку и я, торопясь, стал грести в сторону водной станции. На
берегу меня ждала сотрудница радиокомитета. «Тебя срочно вызывают на работу», — сказала она.
В радиокомитете царил настоящий переполох. Выяснилось, что по московскому радио выступил Молотов с Правительственным заявлением о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну. Наши переводчики под руководством Александра Эрлиха уже заканчивали его перевод на немецкий язык. Три раза, с получасовыми перерывами, я передавал по республиканскому радио в то роковое воскресенье это заявление. Три его заключительные фразы я помню и сегодня дословно: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!».
В тот же день все сотрудники радиокомитета и тысячи других жителей города Энгельса пошли в военкомат с требованием отправить их добровольцами на фронт для борьбы С ненавистным врагом. Кто в те часы мог представить, что не пройдет и двух месяцев как будет объявлено: «Все немецкое население Поволжья переселить в другие районы!»
Дорогой ценой была завоевана победа. Но в том, что она будет за нами, не сомневался никто. Мы знали: «Наше дело правое!» И поэтому победили!
30 августа 1941 года в республиканских газетах появился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года о выселении немецкого населения Поволжья в «богатые пахотными угодьями районы Сибири, Казахстана и Алтая». Прочитав этот Указ, я в тот же вечер позвонил маме в Гримм и сказал ей, чтобы она не тратила денег и не начинала ремонт крыши дома, так как мы будем выселены. Бедная моя мама никак не могла понять, о чем это я ей говорю в трубку, вроде бы и вовсе не по-немецки. В конце концов она поняла, н в трубке послышалось ее всхлипывание: «А ты, сынок, приедешь домой до выселения?» «Не знаю, как сложится, — отвечал я но если будет возможность, приеду обязательно, я хочу быть вместе с Вами».
Выехать из Энгельса мне не разрешили, город строго охранялся «зеленокартузниками», так мы тогда называли красноармейцев НКВД. Кажется, и мышь не могла бы незамеченной выбраться из города.
Так я оказался с теми, кто пол строжайшим оком охраны был в первую очередь выселен из столицы несуществующей уже официально автономной республики немцев Поволжья. А случилось это поздним вечером 2 сентября 1941 года. Уже стемнело, когда пульмановские вагоны, наполненные людьми, отправились в путь. К вагонам, стоявшим в тупике, целый день двигался людской поток. Сюда шли представители всех национальностей, живущих в Энгельсе. Все хотели нас проводить, попрощаться С нами. Мы все жили рядом в нашей бывшей столице, вместе работали, вместе отдыхали. Они, также как и мы, до мозга костей были уверены в том. что опубликованный Указ - предательская ложь, подлая попытка обвинить нас в том. в чем мы совершенно не были виновны. Они находились с нами целый день, облегчая наши физические страдания и душевные муки. Когда поезд тронулся, у всех без исключения на глазах были слезы безысходной горечи и боли.
Но вернемся в Гримм. Здесь, как и но всей республике, хорошо понимали, что «наш великий вождь и учитель» сумел безжалостным образом сделать то, что не удалось царскому правительству в 1915 году и чему решительно положил конец В..И. Ленин после Великой Октябрьской социалистической революции.
Уже позднее, в Сибири, я совершенно случайно нашел живущих в соседнем районе мать, братьев, сестру и бабушку. Они жили неподалеку и мы смогли вскоре воссоединиться. От них я узнал, что гриммляне выехали из села только 5 октября (Выехали на грузовых автомашинах, на телегах, запряженных лошадьми и быками. Так они доехали до пристани Банновка на Волге в Золотовском кантоне нашей республики. Оттуда на баржах доплыли до Саратова, а из этого города они были отправлены поездом через Среднюю Азию в Сибирь.
Более месяца ждали мои односельчане рокового часа выселения и все это время грудились на полях, не разгибай спины, собирая богатый урожай, сдавая его государству. Невывезенное зерно было тщательно накрыто циновками, другим материалом и таким образом надежно защищено от непогоды.
Как обстояли дела дальше, видно из нескольких строк поэмы «Волга, колыбель нашей надежды», написанной известным поэтом Вольдемаром Гехдтом. Поэма была опубликована в газете «Нойес Лебен» 16 декабря 1987 года.
Такому б явно не случиться,
Когда б подняться Ленин мог.
«Что общего у нас и фрицев?!»,
Сказал кому-то Бэр в упрек.
Отправки с болью в сердце ждали.
Не знали мы, что ждет потом
Вдруг «всем на баржи!» прозвучало,
И мы оставили свой дом.
Поезд с жителями села Гримм прибыл на место назначения 19 октября 1941 года. Этим местом оказалась транссибирская железнодорожная станция Нижний Ингаш. Это 350 километров восточнее Красноярска.
Я рассказал о своем селе почти все, что мне удалось либо узнать, либо самому пережить. И можно было бы поставить на этом точку, тем более, что история села, казалось бы, трагически заканчивается роковым днем выселения моих земляков в Сибирь. Думаю, однако, что есть смысл продолжить повествование.
В широко известном поволжском селе Швед, расположенном на луговой стороне Волги, его жители имели обыкновение говорить: «Пока существует Свет - останется Шведом Швед». Мой бывший коллега по работе в радиокомитете в городе Энгельсе Готтлиб Горр, уроженец села Шведа, не упускал случая в разговорах с нами произнести эту сакраментальную фразу. И мы его очень хорошо понимали. Село Швед было на высоте во
всех отношениях и Готтлиб по праву этим гордился.
Но и у нас, гриммлян, было свое любимое изречение: «Наш Гримм будет жить всегда — пусть даже придет беда». И так же, как жители села Шведа, мы были уверены: наше изречение, как и наше село, вечно. Вышло однако так, что и они, и мы просчитались. И в этом не было нашей вины. Кто бы из нас мог тогда предположить, что не только села Швед и Гримм, а вся автономная республика немцев Поволжья, будет уничтожена одним
росчерком пера полубога-деспота Сталина?! — первая национальная автономия, созданная в нашей стране через год после революции декретом В.И.Ленина.
Летом 1942 года мне необъяснимым образом попал в руки один из номеров газеты «Правда». Я находился тогда за колючей проволокой одного из концентрационных лагерей для советских немецких трудармейцев в далекой сибирской тайге. Этот лагерь находился в 20 километрах к северу от железнодорожной станции Решоты и назывался «1ый отряд Нижне-Пойменского отделения КрасЛага НКВД.» Нужно же было так случиться, что именно в этом номере «Правды», случайно попавшем мне в руки, было напечатано сообщение о переименовании городов и сел, принадлежавших ранее немцам Поволжья. Так я узнал о переименовании города Марксштадта— в Маркс, города Бальцера—в Красноармейск, моего Грима – в посёлок Каменский и т.д.
Я принес газету в барак. Там она переходила из рук в руки, каждый из моих товарищей по несчастью хотел собственными глазами увидеть, как рассчитались нашей малой, дорогой нашему сердцу, родиной. До глубокой ночи, не сомкнув глаз, обсуждали мы это событие. Неописуемо тяжело переживал каждый из нас угу несправедливость, впрочем как и всё
остальное, происходящее с нами, начиная с 28 августа 1941 года, этого черного дня в истории российских немцев. Но разве можно одним росчерком пера хоть что-либо вычеркнуть из памяти человека, из его сердца и души?! Не удалось это даже Сталину, этому злейшему врагу народа.
От унизительной ссылки к которой ми были уже после победы над врагом повально' осуждены. Очередным сталинским указом, мы были освобождены в конце 1955 года. Это случилось через 10 лет после того, как отгремел последний выстрел в войне с гитлеровцами. В войне, ради победного окончания которой и нами, советскими немцами, было пролито немало крови и пота не только в далеком тылу, но и, как мы теперь с удовлетворением узнали, на передней линии фронта.
И вот тогда, после крепостного права над нами, то есть освобождения из-под надзора спецкомендатуры НКВД, начались бесконечные поездки в родные места, к берегам родной и милой Волги, которая навсегда осталась для нас дорогой колыбелью Мм бывшие жители бывшей автономной республики, использовали для этих поездок свои очередные отпуска. И что удивительно: для людей, на которых лежала неизгладимая печать времени, до-предела истощенных пережитым, было бы, казалось, более необходимым провести свой отпуск наконец-то где-нибудь в санатории или на курорте, но на деле душевное оздоровление оказалось для них куда важнее физического. Чувство ностальгии по малой родине оказалось сильнее всех других чувств и потребностей.
Летом 1961 года я тоже поехал домой. Со мной поехал мой брат Карл и … (нечитаемо дальше - А.Б.) .
{Люди} понимали нашу печаль и говорили, что уже в течение нескольких лет бывшие жители буквально потоком приезжают посмотреть на свое родное село и бывают до глубины души потрясены, глядя на то, что некогда называлось селом Грнмм. Приезжающие ходят от двора к двору, пытаются разыскать свои собственные дома и часами стоят на обломкам в тяжелом раздумье. То же самое пережили при встрече с селом и мы, трое его бывших жителей.
На месте нашей образцовой средней школы, о которой я уже написал несколько теплых строк в первой части этой главы, мы решили сфотографироваться - слишком много святого было связано с ней в нашей жизни. Мы уже приготовили фотоаппарат, выстроились, как вдруг услышали издали чей-то окрик. К нам торопился мужчина в высоких и тяжелых сапогах (хотя и стоял жаркий и сухой июньский день) и в тяжелш кожаном картузе. Он возмущенно размахивал руками. «Кто вам разрешил здесь фотографироваться?» - раздался его резкий голос Можно было подумать, что мы собрались фотографироваться на фоне какого-нибудь стратегического объекта. «Это самое высокое здание в Гримме (заметьте, в Гримме!) и поэтому здесь нельзя фотографироваться»,- добавил он. Мы попытались ему объяснить, что это здание — наша бывшая школа, мы в ней учились, и она дорога нашему сердцу как память о школьных годах. Но это не явилось аргументом для представителя власти. Он махнул рукой и произнес: «Пойдемте со мной в сельсовет. Я председатель. Там побеседуем.» Он вышагивал впереди, мы шли за ним... Так нам и не удалось сфотографироваться, зато мы высказали этому председателю, который здесь «правил» с 1943 года как он с заметной гордостью заявил, все, что болью легло на наши сёрдиа. Мы упрекнули его в том, что село, процветавшее до нашего выселения, теперь в полном запустении и развале, что многие, да какое там, большинство дворов, даже целые улицы превратились в руины. Там. где когда-то были огороды, теперь проходила пыльная проезжая дорога, на месте ровных, чистых улиц росла высокая сорная трава. Вокруг села, где всегда цвели сады, был пустырь
Кладбище заросло и совсем одичало, так и не смогли мы найти могилы своих родственников. При этом нужно учесть, что во время войны здесь не прозвучал ни один выстрел.
Плохим же он был прёдседателем поселкового Совета! Именно это он от нас и услышал. Сначала он, естественно, пытался защищаться, но потом оставил эти жалкие попытки и вынужден был проглотить горькую пилюлю. «Вы, конечно, правы, от прежнего Гримма мало чего осталось»,— сказал он. И в конце нашей, им же организованной, беседы добавил: «Но вы имейте в виду, что тут во время воины находились заключенные, которые строили железнодорожную линию из Саратова до Волгограда.» Довольно дружелюбно председатель проводил нас на улицу.
Напротив поселкового Совета, у главной дороги пересекающей село, рос когда то церковный парк" В гуще роскошной зелени стояла лютеранская церковь. Она и сегодня могла бы услаждать взор, не будь уничтожена. Довольно давно был совершен этот акт вандализма и пусть он останется на совести тех, кто совершил насилие над разумом и для кого не было тогда ничего святого.
И вот жарким летним днем 1961 года мы стоим на святом для нас, троих взрослых, месте и я вспоминаю об этом грандиозном деревянном строении, о его скромном и изящном внутреннем убранстве и о двух "(обратите внимание, двух!) органах, волшебные звуки которых можно было услышать в рождественские вечера, пасхальные и другие праздничные, и просто воскресные, дни во время литургии. Мне казалось, что я слышу эти звуки. Они перенесли меня на какое-то время в давно ушедшие счастливые годы. Как часто мы, гриммские ребята, старались в такие праздники подойти поближе к органу и вслушаться в его ни с чем несравнимые чарующие звуки.
Башкирская газета «Venus», 13.03.1991
Данный текст Оттомар Майор получил от уроженца села Гримм Арнольда Шота. От О.Майора текст попал в семью Киндсфатер, один из членов которой, а именной Сергей Киндсфатер передал его для публикации на данном форуме, за что ему огромное спасибо.
В
Лексикон добавлена биографическая статья:
Якоб Шмаль